После обеда были проданы Пашке и последние изразцы. Что теперь оставалось делать? Павел думал было отправиться к дому за новыми товарами, но Пашка взяла его за руку и сказала негромко:
— Товары можно будет привезти завтра, а после обеда у нас все лавочники торговлю на час прикрывают и ложатся отдохнуть.
Против отдыха Павлик не имел ничего. Он так усердно таскал для покупательницы изразцы и поленья, что отдохнуть и в самом деле не мешало. Разостлав свой кулек, он приготовился лечь, но остановила Пашка:
— Что же это? На рогожке, без одеяла, без подушек!
И живо нарвала охапку душистой травы.
— Ну, ложись, — сказала она и слегка толкнула Павлика на траву — Небось теперь мягче, а?
— Да, мягче, — ответил Павлик и отчего-то смутился. Он чувствовал, что покраснел, и в смущении закрыл глаза и притворился спящим. Но глаза вскоре открылись, потому что было ясно: подле него кто-то сидит близко и дышит.
Открыв глаза, он увидел, что Пашка присела около и смотрит ему в лицо и улыбается.
— Не мешай мне, — с возрастающим смущением проговорил Павлик и отвернулся.
И опять прозвенел над ним знакомый тревожный смех. Павел снова повернулся.
— Ты что?
— Ничего… — ответила Пашка дерзко.
Заметил Павел: губы у нее были красны, как малина, совсем красны. И зубы были белые, как у хищного зверя. Сидела и смотрела прямо в глаза и улыбалась.
— Зачем ты смотришь? Ты мне спать мешаешь! — сказал еще Павлик все в возрастающем смущении. — Что тебе надо?
— Ничего, — повторила Пашка и смолкла, точно задохнулась. — Ты вот сказал, что тебе десять лет, а тебе девять! — добавила она после Молчания.
— Нет, врешь, десять! — вспыхнув, поправил Павлик.
— Нет, ты врешь, ты… Тебе девять лет… А впрочем, все равно, если бы было и десять… ты…
— Что я? — начиная сердиться, проговорил Павел и присел на рогожке. — Мне через три месяца будет десять, — поняла?
— Да все равно, если и десять. — Пашка прищурилась, и зубы ее блеснули. — Все равно ты не понимаешь ничего…
— Чего же это я не понимаю?
— А того. Вон и я тоже весь день торговала — устала и я. Я бы тоже хотела прилечь.
— Ну и ложись, — небрежно отвернулся Павлик и сейчас же закричал возбужденно: — Да не сюда ложись, а там! За лавочкой! Здесь мое место, а ты ложись там.
— Ну, вот я и говорю, ты не понимаешь! — презрительно сказала Пашка и встала, — Играют еще в маму и отца. То есть будто ты муж, а я жена… и…
— Вот глупости! — снопа крикнул Павел и с отвращением отодвинулся. — Совсем я не хочу жениться и не женюсь никогда.
— Вот и выходишь ты глупый.
— И пусть. И ступай.
— И не умеешь ты играть в игры.
— И пусть не умею. Уходи.
— Уж конечно уйду. Ты думаешь, что только с тобой и играть можно? Да вот прошлым летом мамка у барыни в Ольховке служила; там кадет ейный играл со мной все лето и всему научил.
Ушла Пашка.
Лежит и думает на своей рогожке торговец. Товары у него все куплены, а Пашка недовольна. И печенье все съела, и карамель, а недовольна. Что же надо ей еще от него?
И опять спал Павлик эту ночь покойно и крепко. Только среди ночи ему раз почудилось, будто Пашка подошла к нему и дышит. Он поднял голову. Никого не было. Потом запищал кто-то за окном — пронзительно и четко, точно смеясь. Но не испугался Павел: это кричала сова.
17Теперь, после ссоры, уж понятно, был конец всей торговле, и Павлик заглянул в лавочку только для порядка.
Однако там все было прибрано и чисто, и дрова и изразцы лежали снова правильными рядами; значит, Пашка была и сегодня и устроила все.
Мало того, в уголке в жестяной посудине Павел нашел еще кучу глиняных шариков. Несколько пар было оклеено золотой бумагой, походили они на елочные орехи. Доволен был Павлик. Пашка глупая и говорит странно, но шары из глины лепит так, что позавидовать можно.
Он не очень удивился, когда вскоре же у дверей лавочки появилась Пашка. Напротив того, показалось Павлику, что нужно сделать вид, будто не произошло никаких неприятностей, и он весело сказал:
— Ну вот и ты! Снова за покупками? Чего же тебе отпустить?
— За покупками, — медленно подтвердила Пашка, и лицо ее осталось серьезным. Не улыбалась и не смеялась она, — это было удивительно.
— Что это ты сегодня невеселая?
Пашка опять отвечала серьезно:
— Будешь веселая, коли мать за косы таскала!
— За что же она тебя таскала?
— А белье не выстирала. Должна была простынки застирать, а я с тобой тогда в лавочке провозилась.