— Что это, что? — жалобно говорит он и тихонечко стонет. Какой странный сон, как явственно это прикосновение к железу крыши, какая ломота в плечах, и эта горечь в сердце, горечь падения с небесной оранжевой высоты.
Он на земле, он упал невозвратимо; только раз он попытался подняться к небу Мечтой, но он свергнут с высоты, он внизу, он в малом, продрогшем от морозов городе, он в маленьком низком доме, в душной комнате, на постели, в немом молчании зимней ночи.
Нет, нет, уже не ночь, это рассвет, это зимний саван зимнего утра; он видит сероватые тона неба, он вернулся вчера в пятом часу утра, и теперь уже светает, вот тут на диване спит Умитбаев, он спит спокойно, его не слышно, он успокоился или его нет на постели. Да, да, в самом деле его нет, он куда-то ушел; как лепет воды доносятся из коридора звуки голосов: может быть, кто-то плачет, или это бранятся, вот что-то упало на пол, и тут же слышен визг; с замершим сердцем Павел бросается на крики, он пробегает, неслышно ступая, коридором и входит в кухню и видит, что на постели с пестрым одеялом из ситцевых кусочков лежат двое и придушенно кричат, борясь и охватывая друг друга руками, потом один отталкивает другого и бежит к стене, стуча по полу босыми ногами, в длинной белой рубашке, с распущенными волосами; со стены он срывает платок и шубу, медная кастрюля гулко падает при этом с полки; теперь видно, что эта женщина — это Катерина, она вскрикивает что-то и, все не видя Павла, бросается к парадному выходу, раскрывает его, выбегает на улицу и бежит, голося что-то, не закрывши двери, а с кровати с желто-зеленым, унылым, зловещим лицом поднимается Умитбаев и несколько мгновений бессмысленно смотрит на Павла, потом улыбается совсем черными губами.
— И все-таки я добился, я взял проклятую, — апатично говорит он.
— Умитбаев, ты с ума сошел, — шепчет Павел, бросаясь к другу. — Как не стыдно тебе, какое безобразие!
Молча снимает со своего плеча его руку Умитбаев, молча подходит к раскрытой двери, запирает ее на ключ и снова улыбается по-прежнему черными, страшными губами.
— Все-таки я овладел проклятой, теперь померзнет и прибежит.
Ложится на диван, отворачивается лицом к стене и лежит неподвижно.
А Павел все смотрит на его тень у стены — жуткую, прозрачную, мертвую тень, и все ловит следы рассвета, все не сводит глаз с узкой щели занавески, сквозь которую вбегает в комнату утро января.
87Грубый звонок потрясает притаившуюся тишину. Павел поднимает голову, вслушивается, звон повторяется, прислуги нет, надо идти отворять. Несколько секунд Павел смотрит в сторону Умитбаева, не пойдет ли отворить он, но нет, тот неподвижен, а в это время уже стучат извне в раму окна. Павел набрасывает костюм, отворяет дверь — всхлипывающая фигура женщины бросается в прихожую, чуть не сбив с ног, и за нею мерно вступает в комнату пожилой и сонный околоточный надзиратель.
— В этом доме совершено изнасилование девицы; потерпевшая, заявив об оном, является лично со мною. Кто здесь студент Али-Газис Умитбаев? — чеканно и равнодушно спрашивает он.
— Я студент Али-Газис Умитбаев, — отвечает кто-то с порога. Таким далеким голосом говорит он, что Павел должен обернуться, чтобы проверить: точно ли это Умитбаев сказал.
— Вы студент Али-Газис Умитбаев?
— Уже сказано… — Голос Умитбаева становится обыкновенным, немного надменным и раздраженным. — Но в чем же дело?
Серые усы околоточного поднимаются кверху, усталое лицо с опухшими глазами глядит на него.
— Сия потерпевшая девица, явясь в управление пристава второй части, лично показала, что вы учинили оной насилие, сопряженное с лишением…
Все лицо Умитбаева тонет в чувстве изумления, недоверчивости, обиды.
— Она показала на меня? Показала в участке?.. Эта?.. Она?..
В ответ из угла раздаются сдавленные рыдания, какой-то писк или вздох, из-под клетчатого платка показываются вспухшие красные щеки, Катерина делает движение — и сурово останавливает ее, подняв руку, околоточный надзиратель.
— Ведомо ли вам, что сие деяние, предусмотренное статьей уголовного уложения, наказуется десятилетней ссылкой на поселение? — уже громко и язвительно спрашивает он.
Точно бездна раскрывается перед ногами Павла и Умитбаева. Точно, оба они виноваты, точно Павел виновен больше, он не может стоять на ногах и садится в прихожей на стул.
— Поселение… десять лет… уголовное… — растерянно лепечет и Умитбаев. Как бы не веря глазам и слуху, он все обращается к стоящему у косяка закутанному в клетчатую шаль куску неподвижной материи, потом подступает к околоточному. — Послушайте, вы не шутите?.. Вы не нарочно?..