— Хр-хр… — доносится из-за заколоченной двери.
— Мама, что это? Мама!
— Там тетя Анфиса спит.
И отчего это люди спят и храпят во сне? И плачут люди, и радуются, и молятся богу? Вот Пашка сказала: «Вы баричи», а мама плачет. Пашка еще сказала: «Глаза и брови черные» — и засмеялась. Зачем она смеялась? Что ей нужно? Павлик сказал: «Все равно», а она говорит: «Тогда бы в окно лазили». Она грубая. Не будет он подходить к кухне. Будет сидеть под березами и в комнатах. А во двор не выйдет. Опять лают собаки. И сначала сердится большая, а потом так жалобно подвывает ей маленькая тетка Анфа жалким, обиженным голосом.
Как все это странно! Зачем оно?
6Павлик просыпается оттого, что все вокруг в комнате напоено алмазным солнцем, все искрится, блещет и точно дрожит.
Все шиты оранжереи выставлены из окон, и комната полна света. Странное побрякивание доносится со двора. Голоса бормочут незнакомые. точно смеются где-то и звенят серебром. Кто бы это мог быть?
В нетерпении, не дожидаясь прихода матери, бросается Павлик со своего дивана к окну. Приникает к стеклам и новое невиданное зрелище охватывает его. Пришли какие-то чужие женщины в красных платьях, и у всех на груди и в черных волосах нанизано серебро. И платки у пришедших повязаны не по-обычному: вот одна повернулась спиною, и зеленый платок свесился квадратом, а черная коса ее почти до земли.
— Мама, да что же это? — спрашивает Павлик у подошедшей матери.
Мать, отвечает:
— Пришли башкирки с ягодами. Мы каждый день будем к обеду ягоды покупать.
Торопливо умывается Павлик. Вдруг башкирки уйдут? Он непременно велит им приносить каждый день по пуду ягод, а деньги мама заплатит, тут нечего и говорить.
Знакомый визгливый голое доносится с террасы.
Ну, пришла тетка. Что ей надо? Пожалуй, она купит все ягоды, и им к обеду, Павлику с мамой, не останется ничего.
Выходит на террасу Павел и жмурится. Ну, какое яркое солнце! Как блестит оно меж облаками, как обжигает, слепит глаза! И опять летают и кружатся эти милые галки, только очень, очень высоко!
Гортанный, непонятный говор раздается волнами.
— Это моя племянник! Моя племянник из Москвы гуляла! — ломая, видимо для понятности, русскую речь, объясняет старой башкирке тетка Анфиса.
И ласково и устало улыбается старая женщина всем обожженным жарою лицом и говорит, блистая белыми зубами:
— Ай, хороша! Ай, хороша! Бик якши!
Теперь Павел приблизился к краю террасы и всматривается в башкирок.
Перил у террасы давно нет, высится она всего на аршин от земли, и все пришедшие бабы расселись по ее краю, свесив черные ноги и расставив подле себя большие берестянки, полные ягод. Ягоды красные и сильно пахнут.
Берестянки сделаны вроде ведер и глубоки. Тетка склоняется, встряхивает посудинку и спрашивает неучтиво:
— Почем, знаком, за чиляк?
Павлик видит, что берестянка называется «чиляком», а башкирка «знаком», — это ему смешно, но, вспомнив, как вчера он смеялся неуважительно в лицо тетке Анфе, сдерживается и склоняется над ягодами. И вот юная башкирочка, прелестная, как цветок, подает ему свою берестянку и говорит ласково:
— Ашай, кушай, бояр!
Пионом вспыхивают щеки Павлика. Не потому, что ему предложили есть ягоды, а потому, что его назвали боярином, да еще потому, что у башкирочки алые щеки, такие черные, нестерпимо блещущие глаза.
«Нет, нет, мерси», хочет сказать Павел, но инстинктом догадывается, что башкирка не говорит по-французски, и смущается еще больше. Склоняется над ним мать и говорит ласково:
— В самом деле ты попробуй, Павлик! Ягоды очень вкусные.
— Но у меня есть рубль! — громко говорит Павлик и лезет в карман за кошельком.
С визгами и воплями вмешивается в дело тучная тетка.
— Как можно, как можно! — багровея, кричит она. — Да чиляк этот стоит двадцать копеек! Да разве можно рубль!.. Да вы их избалуете!.. Да вы… оборванкам этим!.. Вы…
— Нет, я непременно дам рубль! — вдруг серьезно, не узнавая себя, шепчет Павел, и его щеки бледнеют.
Должно быть, вид у него очень убедительный, — тетка окидывает его взглядом и отходит.
— А мне-то что, хоть сто рублей давайте! — ворчит она в стороне. — Тоже помещики! Хороша честь, коли нечего есть.
— Фиса! — укоризненно останавливает сестру мать Павлика.
— Да уж характерец, должно быть, в папеньку! — кричит еще тетка и уходит к себе, звонко хлопнув дверью.