— Я - не племенной жеребец-производитель. Вопрос обсуждению не подлежит, — мой голос звучит холодно. Из-за этого я могу лишиться всего, но не собираюсь просто сидеть и вести себя так, будто Уна – не более чем простая подстилка. Нет уж. Мне пришлось изрядно потрудиться ради этого дерьма. — Пришла пора мафии шагнуть в новый век. Сильная женщина рядом со мной принесет гораздо больше пользы, чем послушная рабыня в постели.
Лицо Чезаре начинает наливаться кровью, и в воцарившейся тишине даже люди, пришедшие с ним, неловко переминаются с ноги на ногу.
— Это необходимая жертва, — говорит он. — И мне известно это лучше, чем кому-либо.
Я смотрю на него в упор.
— Нет.
— Нет? — его брови взлетают вверх. — Ты рискнешь своим положением, своей репутацией и уважением, своей культурой – и все ради этой женщины?
Я резко поднимаюсь на ноги и обхожу стол.
— Если мужчины уважают меня только за то, какую бабу я трахаю, то я не нуждаюсь ни их в преданности, ни в уважении. Власти добиваются поступками и холодным расчетом. Они считают Уну врагом, но мы-то с тобой лучше знаем, — я смотрю на него, приподняв бровь. Он лично помог организовать весь этот план с привлечением Уны, а теперь я должен отказаться от нее именно из-за того, что она совершила с его же собственного одобрения? Ну, что ж …это очень в духе его идеологии семьи.
— Если тебе нужна марионетка, то стоило оставить Арнальдо, — говорю я, понизив голос. Моя власть построена на страхе, и мало есть на свете людей, которых боятся больше, чем Уну.
Она словно миф, легенда, шепот ветра, сказка, которой пугают детей. Вот только Уна пугает взрослых. С ней наши позиции укрепятся, но, кажется, Чезаре настолько ослеплен своими родовыми традициями, что не может этого разглядеть. Это новый мир. Принцип неприкосновенности женщин и детей больше не должен иметь к нам отношения, потому что появилось слишком много ублюдков вроде меня, у которых нет ни чести, ни совести. Чего я жду от матери своих детей? Чтобы она, беспомощно съежившись, сидела перед лицом врага и ожидала, когда я спасу ее? Или чтобы, как Уна, сама расправилась с врагами на месте? Выбор очевиден. Пусть она станет примером. Пусть заставит мафию иначе взглянуть на вещи.
— Она не итальянка, — шипит Чезаре.
— Нет, не итальянка. Найди мне итальянку с ее мастерством, беспощадностью и преданностью, и я рассмотрю ее кандидатуру, — я ставлю это условие, потому что знаю: он не сможет его выполнить. Мафия не позволяет женщинам вступать в противостояние. Так что… насколько эти традиции мешают мне, настолько же они мешают и ему.
Чезаре поднимается с кресла, одергивает пиджак и застегивает пуговицу.
— Я буду на связи.
Я провожаю его – не хочу, чтобы на выходе он столкнулся с Уной. А она появляется из кухни ровно в ту же секунду, как за Чезаре закрывается дверь. В руке у нее большая банка «Нутеллы», а во рту – ложка. Прислонившись плечом к дверному косяку, Уна вынимает ложку изо рта и медленным движением языка облизывает ее.
— Не захотел знакомить меня с папочкой, дорогой? — с сарказмом спрашивает она.
Я с трудом отрываю взгляд от ее рта. Маленькая капелька шоколада на верхней губе сводит меня с ума.
— Считаю этот шаг небезопасным.
— Боишься, что он попытается убить будущую мать, носящую в себе ублюдка? — уголки ее губ приподнимаются, и я подхожу к ней вплотную.
Уна поднимает на меня глаза, и я, схватив ее за основание шеи, притягиваю ближе к себе. Склонив голову, я целую ее и, проведя языком по верхней губе, слизываю прилипший шоколад.
— Назови еще раз моего ребенка ублюдком, Morte, и увидишь, что произойдет, — выдыхаю я ей в губы.
Она смотрит мне прямо в глаза и бормочет:
— Какой обидчивый. Формально ведь это ребенок был зачат незаконнорожденным, бастардом. Или твой статус теперь изменился? — Уна немного отступает и прикусывает нижнюю губу.
— О, тебе просто чертовски нравится выводить меня из себя, — я сгребаю в горсть ее волосы и с силой оттягиваю назад. Банка выскальзывает из ее руки и падает на пол, разбиваясь вдребезги. Уна улыбается так, словно только что победила в игре. В мгновение ока она прижимает маленький нож к моему горлу.
— А ты веди себя хорошо, — поддразнивает она.
— Мы не умеем вести себя хорошо.
В ее глазах появляется тот неистовый блеск.
— Нет. Не умеем, — шепчет она и делает легкий надрез на моей коже.
Я чувствую легкое жжение, сменяющееся ощущением тепла стекающей струйки крови.
— Ох, Morte, — сделав шаг вперед, я вталкиваю Уну в комнату за ее спиной. — Твою мать, ну, я тебе сейчас устрою!