Горбун взял себя в руки и безразлично ответил:
— В арбайтзамт меня вызывали. Объясняли, что работать надо, а не боком груши околачивать.
И завтра Горбун явился к блондинке в кабинет номер четыреста сорок с чисто выбритым, обрызганным туалетной водой «Boss» лицом и с обещанным договором на работу. А она ни бровью не повела, ни глазом. Взяла договор, прочитала, кивнула, мол, всё в порядке, всё гут и окей. И:
— Я должна, — говорит, — снять с него копию, подождите.
Горбун подождал. Она вернула ему договор, копию подшила в его личное дело:
— Я вас, — говорит, — поздравляю, — и руку ему пожимает своей ладошкой.
— С чем?
— С тем, что у вас теперь есть постоянная работа.
— А, с этим? — Горбун говорит. — Спасибо. — И говорит: — Ну, поедете теперь со мной на Канары?
Блондинка возмутилась и говорит:
— Что вы себе позволяете?
— А что? — Горбун говорит. — Не пристаю, на Канары приглашаю.
— Я должностное лицо на службе обществу, — становится блондинка в позу.
— А после службы? — Горбун говорит. — Во время, допустим, очередного отпуска?
И тут она окинула его взглядом, сверху донизу и обратно, окинула и говорит:
— Извините, — говорит, — но вы совершенно не в моём вкусе.
И до такой степени холодно она это произнесла, до такой степени учтиво… Горбун сразу понял, что она имела в виду. Никаких сомнений у него на этот счёт не возникло.
— До свидания, — сказал он блондинке и вышел из кабинета.
Лифта ждать не стал, сбежал по лестнице. Пересёк автостоянку по диагонали, сел в машину.
— Ну ладно, не в твоём и не надо.
Он повернул ключ зажигания и поехал без определённой цели, ехал, куда вела дорога, ехал и, казалось, ни о чём не думал. Автоматически переключал передачи, автоматически выжимал сцепление, автоматически включил дворники, чтобы протереть от водяной мути лобовое стекло. Дворники взвизгнули по сухому, и Горбун сообразил, что дождя никакого нет, и что вода не на стекле. Он вытер глаза рукой, развернулся в довольно узком месте и опять поехал к матери. Она как раз просила съездить с ней сегодня после работы по каким-то её личным делам.
— Я согласен на операцию, — сказал Горбун, когда мать села в машину, и они поехали.
— Ну и правильно, — сказала мать. И подумала:
«Неужели, — подумала, — появилась на горизонте та ушастая девка с бёдрами, которая не могла рано или поздно не появиться, которая появиться была просто обязана?»
19
Совсем другое дело глубокий старик Йосиф. Вот у него после неожиданной смерти жены точно никого не могло появиться. Гипотетически, и то не могло. Потому что чудес, тем более в старости, не бывает, и потому, что кому он сдался — пожилой, вспыльчивый сталевар с высшим советским образованием, с кучей старческих и профзаболеваний, да плюс к тому неимущий иностранец без языка. Кроме кота, никому. Кот, он тоже его, скорее, не любил, а терпел в знак благодарности за трёхразовое питание. А чего стоила эта его стариковская страсть, это неестественное, фанатическое поглощение новостных и политических программ по всем доступным телеканалам!
Нет, человек с таким количеством неистребимых изъянов, конечно, был обречён в западном мире на одинокое доживание жизни. И он это понимал и смирился с этим как с неизбежностью. Потому что с неизбежностью можно только смириться.
Если бы он ещё не так остро чувствовал нынешнее отсутствие жены. И ведь, когда она жила постоянно с ним рядом, он этого не замечал, а когда не стало её, стал болезненно чувствовать. Мы же как отсутствие человека в доме замечаем? Если он, допустим, ушёл от нас или умер. Мы замечаем, что кто-то, оказывается, ставил на место посуду и вообще, всё на свете ставил и клал на место, кто-то отмывал чайник от таких противных жёлтых точечек постного масла — они разлетаются во все стороны, когда жаришь картошку, и застывают на всех блестящих поверхностях. Кто-то чистил сток в ванной. Что самое неприятное. Поскольку он забивается выпавшими при мытье волосами и чем-то ещё скользким и противным.
А пока человек есть рядом, живёт у нас на глазах под боком и что-то такое делает, мы это воспринимаем как должное, и не замечаем. И его самого не замечаем. Забывая даже о том, что это не какой-нибудь, а близкий нам человек, неважно мать, жена или тётя.
Йосиф говорил себе, что это всё пройдёт, это ничего. Говорил, что надо просто к новому своему положению привыкнуть, и он со временем и в конце концов к нему привыкнет. Успокаивал, значит, себя так, занимаясь аутотренингом.
А что оказалось? Оказалось, поторопился он смиряться и успокаиваться, и ставить на себе с котом жирный крест.