Стриженый призывник в кепке стоял внизу около рыжиков. Стас, увидев его, вдруг передумал ехать к Шубину— его осенила другая идея:
— Стоим, да? Ждем, да? Привет, друг, привет! Раньше по ночам ходил, теперь по утрам, да? Ничего, парень, ничего!
Девушка, которую ждал призывник, вышла из тридцатой квартиры. Стас и с ней был так же запросто:
— Нинон? Привет!
— Привет!
Она попросила у него сигарету.
— Ждем, да? Гуляем, да? Хорошо, милочка, хорошо!
— Его в армию берут, — сказала девушка.
— Служить, да? В отправку, да? Все! Шубин? Провожаем!
Подъезд вмиг опустел. Мальчишка лет шести, пыхтя, вскарабкался зачем-то на кадушку. Перевалился, полез снова. Потом стал набирать спринцевальной резиновой грушей рассол и брызгать в играющих девчушек.
Самое неприятное было то, что Лешку забрали в милицию. Лешку надо было выручать, и Николай Иванович предлагал Егоровичу идти в милицию.
— Да ведь это… — Егорович горячился: — Ведь им только покажись, оне и нас к рукам приберут. Нет, Николай Иванович, нам туда нельзя показываться! Оне и нас-то, наверно, давно ищут. Кабы зять Станислав… Нет, надо к защитнику. Защитнику скажем: так и так, мы невиноватые, дело такое вышло. Объясним ему, кто драку завел. Скажем, что мы ни при чем. Защитника надо искать, защитника! Ты помнишь, где вывеску-то вчерась читали?
— Вроде тут, близко.
Они пошли, глядели на ворота и вывески.
— Дан… дантист, — прочитал Николай Иванович. — Вот, эти ворота.
— Он и есть, — подтвердил Егорович. — Защитник. Оне в суде супротив прокурора выступают.
— Ведь за это дело денег, поди, сдерут… Денег-то у нас мало осталось.
— Советы и разъяснения должны бесплатно давать, я в газете читал. Скажем: так и так, помогите Олешку найти, мы не виноваты. Ни в чем.
— Иди, Егорович, ты.
— Нет, Николай Иванович, тебе сподручнее… Бригадир, член правления.
— Ты старик, может, тебя-то больше послушают… Егорович почесал затылок:
— Ну, это… Ты не ходи никуда с этого места. Жди. Набравшись смелости, он одернул рубаху и открыл дверь.
Дантист был человек весьма общительный. Он любезно встретил Егоровича в прихожей и пригласил в чистый, со множеством каких-то непонятных приборов кабинет.
— Прашу садиться, любезный, прашу садиться! Из деревни, по всей вероятности? Очень харашо! Ну как нынче виды на урожай?
— Да виды… оно еще какие особо виды! — Егорович начал осваиваться. — Только недавно картошку посадили.
— Очень харашо, очень харашо! Уважаю простых людей, уважаю. Чем могу быть полезным? Я вас слушаю.
— Так ведь… Это… товарищ защитник, я к вам насчет помощи.
— Благодарю вас, любезный, за комплимент в мой адрес, благодарю. Действительно, хороший дантист всегда — защитник. Да, да, вы харашо сказали! Дорогой мой, еще в Древней Греции… Сюда, пожалуйста. Так, аткройте ваш ротик, так. Еще в Древней Греции…
— Мы, значит, это, проголодались… А какой тут обед, ежели…
— Понимаю вас, дорогой мой, зубы нужны человеку, и не только в молодости.
— Да еще какие и зубы-то! Оне, значит, не разговаривают. Схватили.
— Так, так, понимаю вас, дорогой мой, понимаю. Так продолжайте, я вас слушаю.
— Схватили в коридоре, а мы, значит, не знаем, что и делать.
— Понятно, понятно, сквозняк и простуда в таком возрасте значительно снижает сопротивляемость.
— Да не было, можно сказать, никакой сопротивляемости.
— Так, продолжайте, я вас слушаю.
— Не было сопротивляемости-то, он, значит, ядреный уж больно, а тут дело такое, выпил немного.
— Здоровый, говорите, большой?
— Ядреный, изо всего лесу.
— Так, так, ну а остальные в каком состоянии? — спросил дантист.
— А что остальные? Остальные и на ногах не стоят. Один-то ничего, а другой еле-еле душа в теле. Шатается. Я, значит, сижу с Николаем Ивановичем, на столе все холодное…
— Так, посмотрим, посмотрим. Одну минуту, любезный…
Дантист вышел на звонок, впустил посетителя и задержался в другой комнате: то ли мыл руки, то ли еще за чем-то.
Егорович оглянулся. Увидав посетителя, который стоял у зеркала, обомлел. У посетителя вдруг отвалилась во рту верхняя челюсть. Человек сделал движение ртом, щелкнул, и челюсть встала на прежнее место. Егорович, сидя в кресле, остолбенел, зажмурился. Все повторилось. Старик подумал, что ему блазнит, и совсем испугался. После он рассказывал Николаю Ивановичу, как вскочил и бросился в коридор, как перепутал двери и начал метаться, как очутился на какой-то лесенке. Через черный ход он выскочил во двор, долго искал какой-либо выход, наконец нашел и очутился совсем на другой улице. Ему долго мерещились отвалившиеся зубы. Побежал в одну сторону, ища Николая Ивановича, потом в другую. И совсем заблудился.