Реб Менахем-Мендл смотрел на директора ешивы и без слов напоминал ему, что еще в Вильне советовал не брать с собой этого сынка табачника. Цемах встретился взглядом с Роней и увидел, что она тоже смотрит на него с изумлением и сожалением, словно окончательно поняла, что он несильный человек. Он даже на миг отключился от того, что происходило вокруг.
— А где он живет, этот Исроэл-Лейзер? — спросил Цемах.
— Рядом с баней он живет, этот милый еврей, — ответил Юдл.
Перед вечерней молитвой, когда обыватели в большом молитвенном зале синагоги читали псалмы, а ешиботники в полутемной внутренней комнате учили наизусть книги мусара, Цемах вышел на улицу и пошел под гору, к берегу реки и к бане. В покосившихся домишках по обе стороны переулка было темно. Хозяйки ожидали обряда отделения субботы от будней, когда в синагоге зажгут огонь. Только в конце переулка из одного окна падало красноватое пятно света и словно пачкало высокие сугробы вокруг дома. Цемах приблизился к окну и заглянул внутрь. Стол стоял в углу, а посреди комнаты танцевали парочки. На скамейках у стены сидели парни, хлопали в ладоши и топали ногами в такт движениям танцоров. Он приблизился ко второму окну и сразу же увидел того, кого искал. Герцка Барбитолер, одетый в пальто, сидел на скамье, что-то жевал и смотрел на крутившиеся в танце парочки. Цемах вошел в темную прихожую. Прежде чем открыть низкую дверь, ведущую в накуренную комнату, он успел подумать, что заслужил это. Поскольку он пошел в Вильне в шинок драться за этого распущенного парня с его отцом, теперь, в Валкениках, он должен идти драться за него с вором.
Герцка держал в кулаке пригоршню семечек, проворно грыз их и ловко сплевывал шелуху с кончика языка. Увидев директора ешивы, он остался сидеть с остекленевшим взглядом. Танцующие парочки остановились и с любопытством посмотрели на нежданного гостя. Со скамеек, стоявших у стены, на него с изумлением глазели пышногрудые девицы с разгоряченными лицами, парни с низкими крепкими лбами, широкими плоскими носами и выпяченными толстыми губами, похожими на неструганые доски. Директор ешивы шагнул к сынку Вовы Барбитолера и схватил его за плечо. Однако между ними тут же встал хозяин дома Исроэл-Лейзер — большеголовый еврей с холодным взглядом и широкими плечами, немного скособоченный. Заложив руки за спину и выпятив живот, он загородил незваному гостю дорогу, чтобы тот не хозяйничал в чужом доме, как в своем собственном.
— Доброй недели, ребе. На такую честь я не рассчитывал. Вашему ешиботнику не за что на меня жаловаться. Он ест у меня, пьет у меня, и ему здесь весело.
— Вы — Исав[150]! — Цемах вытянул голову вперед так, что едва не столкнулся с хозяином лбами, как двумя медными тарелками. — Еврей, у которого в сердце есть Бог, погнал бы распустившегося мальчишку-ешиботника в синагогу, а не учил бы его дурному.
Исроэл-Лейзер опытным взглядом человека, привыкшего решать проблемы силой, оценил ширину плеч главы ешивы и подумал, что ему приходилось видеть людей и посильнее. Однако такого бледного, заострившегося лица, таких вращающихся глаз и такой бешеной ярости, как у этого раввина, он еще не видал. Он холодно рассудил, что у него есть дела повыгоднее, чем заводить драку с главой ешивы этого местечка.
— Какое мне дело до ваших просиживателей скамеек? — презрительно рассмеялся он. — Берите вашего паренька, а по мне, так сдерите с него его куриную кожу.
Цемах повернулся к этим полууголовникам и принялся их поучать: какую пользу извлекают еврейские юноши, высмеивая бедную семью да обучая к тому же гнусной песенке учащегося ешивы? Кухарки отказались готовить, и изучающим Тору придется голодать. Услыхав такие речи, каменщик начал орать на Герцку:
— Я тебя кормлю, а ты доводишь до того, чтобы меня оговаривали, говорили, что у меня в доме ты учишься дурным манерам?