На своих дружков Исроэл-Лейзер орал еще громче, с деланным гневом уголовника, вступающегося за несправедливо обиженного:
— Болваны, чтоб вы были прокляты! Вам больше нечего делать, как позорить вдову и ее дочь?
Один из молодых людей прижал руку к груди и поклялся:
— Чтоб меня убили на улице иноверцы, если я рот открывал!
Другой изображал потрясение, лупя себя по щекам:
— Ой, какая врунья эта Лейча!
А третий чесал затылок:
— Кто мог знать? Я думал, все это в шутку…
Одна из танцорш стряхнула локоть высокого молодого человека, который оперся на нее, как на какой-нибудь комод:
— Хамло, убери свою лапу! Если бы Лейча была дочкой богача, ты бы тоже над ней насмехался?
Цемах стремительно вышел из дома, за руку таща за собой Герцку. На улице он принялся трясти его за плечи, как он сделал это в Вильне с его отцом, Вовой Барбитолером.
— Если ты будешь и дальше так себя вести, я тебя свяжу и отправлю к отцу. Он тебя отлупит смертным боем и запрет в кладовку. И никто больше не придет тебя освобождать.
— Мама приедет и освободит меня, — пробормотал Герц-ка, но Цемах этого не услышал.
Валкеники так и кипели от этой истории, когда глава ешивы не побоялся залезть в логово зверя и этот зверь, Исроэл-Лейзер, испугался его. В доме резника тоже об этом говорили с удивлением. На щеках Рони снова появился румянец. За столом она старалась поймать взгляд Цемаха и улыбалась ему с выражением преданности на лице. Она видела, как он хмурится, не понимая ее поведения. Не нравилось оно и ее старшей сестре Хане-Лее. Однако Роня больше не скрывала своей гордости и радости от того, что ее квартирант — смелый, сильный, а не такой сломленный, каким казался еще недавно. Но когда он при ней зашел в кухню, чтобы омыть руки, она сразу же выскочила прочь. Если они оставались наедине в столовой, она тут же звала своих сыновей и племянниц.
Тронутая заступничеством главы ешивы за честь ее дочери, Гитл разогревала котел и готовила ешиботникам. Герцка приходил есть на кухню с бесстыжими глазами, словно ничего и не случилось. Только в синагоге на учебе он не показывался. От Мейлахки глава ешивы узнал, что Герцка лежит целыми днями на кровати в странноприимном доме и листает свой альбом с марками.
— Скоро, говорит он, все мальчишки будут ему завидовать. Чего ему завидовать, этому невежде? — спрашивал Мейлахка. — Ведь он до сих пор не знает даже первой главы трактата «Недарим», который изучает целую зиму.
Однажды Герцка зашел в синагогу и принялся прыгать между скамьями. Ешиботники всегда считали его лоботрясом и даже не стали оглядываться. Однако глава ешивы перегнулся через свой стендер и излил на него свой гнев, говоря, что от него одни неприятности и стыд.
— К каменщику на субботу я тебя больше не пущу, а другой обыватель тебя не примет!
Герцка схватил левой рукой свою поднятую левую ногу и стал рассматривать подошву.
— Обо мне вам больше не надо беспокоиться. Завтра из Вильны приезжает моя мама. Она заберет меня с собой в Аргентину.
Как бы нагло он ни вел себя прежде, он все же никогда не позволял себе стоять перед главой ешивы с поднятой ногой. Ученики оторвались от святых книг и смотрели на этого наглеца. Цемах подумал, что парень проявляет явные признаки безумия. Его речи казались еще более дикими, чем его поведение.
— Твоя мама? Из Аргентины? А твой отец знает о ее приезде?
— Знает. Мама приехала из Аргентины и поговорила с ним, чтобы он позволил мне уехать вместе с ней. Он не хочет меня отпускать. Мама едет сюда, а отец едет вслед за ней — Герцка опустил левую ногу и поднял правую, словно проверяя, достаточно ли крепки подошвы его башмаков для такой дальней дороги.
Глава 12
Конфрада въехала на валкеникский постоялый двор, и Вова Барбитолер поселился там же, в соседней комнатке. Он ни на минуту не оставлял свою неразведенную жену и присутствовал при ее первой встрече с Герцкой. Мать едва не упала в обморок, она плакала и целовала своего сыночка. Отец, весь растрепанный, бормотал и шептал:
— Он мой сын! Мой сын!
Герцка позволял матери обнимать себя и плакать, но сам держался как мужчина, не целовался и не плакал. На отца он даже не взглянул. Вова умолял его:
— Ведь я же тебя кормил!
Но Герцка отодвинулся от него и прорычал, как дикий зверек, не дающий себя приручить:
— Я ненавижу тебя и уеду в Аргентину!
Валкеники шумели. Люди не хотели верить, что мать оставила грудного младенца и что ее муж, набожный еврей, пятнадцать лет не посылал ей разводного письма. Компания Исроэла-Лейзера еще больше раздула эту историю. Эти уголовники чувствовали себя обманутыми. Они думали, что Исроэл-Лейзер на старости лет с покаянием вернулся к вере. Он хочет откупиться от Бога и поэтому приближает к себе ешиботника, каждую субботу бесплатно дает ему жрать и орет: