Фишеле почувствовал, что напротив него сидит мама, избавился от смущения и стал есть все, что стояло перед ним на столе. Хана радовалась этому и притворялась, что ничего не замечает. Только когда он уже собирался читать благословление, она спросила, что случилось с ним в последнее время? Он ничего не ел и выглядел напуганным. Не заболел ли он, не дай Бог?
Фишеле-граевец расплакался, вытирая кулачками глаза, и все ей рассказал. Первое время, когда он приходил есть в среду, домашние становились вокруг него и кричали: «Ешь, мальчик, ешь». Больше всех остальных кричал хозяин, реб Додя. Он еще зазывал своих гостей посмотреть, как Фишеле ест, словно он лесной зверь. Однако в последнее время Фишеля стали кормить в полутемной пустой комнате, и никто не заходит к нему, даже служанка. Он находит на столе кусочек хлеба, немного супа в тарелке, а уходя, ему некому сказать «до свидания». Он испугался, что и в его четверг ему велят сидеть на кухне и никто не будет заходить к нему.
У Ханы на глазах выступили слезы. Она рассказала все мужу и предложила, чтобы Фишеле ел у них и по средам. Володя ответил, что, покуда Шмулевич не заплатил своего долга, опасно с ним ссориться. Ему не понравится, что его ешиботник перешел к Ступелям, и он станет им кровным врагом. Володя пересказал на складе эту историю с мальчишкой из ешивы, которого Шмулевич скупится накормить, хотя у него в доме все еще жарят целых быков. Цемах слушал и не вмешивался. Он был уже по горло сыт этим торгашеским миром лавочников.
Когда пришел срок выплаты долга, Шмулевич заявился на склад с просьбой, чтобы ему пролонгировали векселя в третий раз. Держался он уверенно, как настоящий богач. Однако было заметно, что он боится, как бы его не объявили банкротом. Шмулевич рассказывал, как он запутался в делах, и, как бы между прочим, расписывал свое богатство: его мельница под Зембровым не может работать, пока не поставят новые двигатели. Съемщики его новых домов еще не внесли первой квартирной платы, и правительство тоже еще не заплатило ему за армейские казармы, которые он построил. Пока он ждет причитающиеся ему деньги, чтобы снова начать строить, горы кирпича лежат на его кирпичной фабрике, а целый лес, распиленный на доски, лежит на его лесопилке. Вот он сейчас и находится в несколько стесненных обстоятельствах. Он должен признаться, что ведет себя слишком широко. Он делает слишком много пожертвований. Ему плешь проедают, из него ремни режут. На прием гостей — дай! На богадельню — дай! А когда приходят просить на еврейскую больницу, конечно, тоже нельзя быть свиньей.
— Нам это стоит еще дороже. Все перечисленные благотворительные учреждения стоят вам не больше двадцати пяти злотых, а то и меньше, — кисло ответил Наум Ступель. — Я член совета общины и председатель во множестве учреждений. Я знаю, сколько платит каждый обыватель.
— Что вы мне говорите, что знаете, сколько платит каждый обыватель? — поддернул повыше рукава должник и с простертыми руками, как коэн[60], возливающий воду на руки перед тем, как благословить евреев, принялся перечислять, загибая пальцы:
— Богадельня — раз, прием гостей — два…
— Богадельню и прием гостей вы уже считали, — сам того не желая, рассмеялся Володя.
Шмулевич смешался и принялся говорить, что память у него ослабела. Ночью, лежа в постели, он помнит все. Наступает день, и у него мозги плавятся от жары. Наконец он встряхнулся и снова принялся подсчитывать. Ну а бедняки, которые ходят по домам, не дай Бог? Ему ответят, что бедняк получает грош. Однако когда они приходят каждый день рядами, длинными, как еврейское Изгнание, из этих грошей получается значительная сумма. Ну а блюдо в канун Судного дня — это ничего? А ешиботник? У него ест каждую среду один ученик ешивы, ест все самое лучшее, буквально плешь ему проедает.
Цемах прислушивался к разговору, и его совершенно не волновало, заплатит ли этот потный хвастливый еврей с большим животом и жирным затылком хотя бы грош. Ему просто любопытно было смотреть, как этот толстяк выбивается из сил, вспоминая, сколько денег у него уходит на благотворительность. Однако то, что должник внес в подсчеты своего растраченного состояния и ученика ломжинской ешивы, подтолкнуло Цемаха к тому, чтобы высказать этому банкроту, что он о нем думал:
60
Буквально — «жрец», потомок жрецов Иерусалимского храма, возводящий свою родословную к первосвященнику Аарону, брату Моисея. Коэны выполняют определенные религиозные функции и в наше время.