«Он ведь сумасшедший», — восторженно говорила сама себе Слава. Она была уверена, что теперь Френкель ее любит не так, как прежде, когда он только желал ее. Но он забывает, этот влюбленный безумец, что его письма могут попасть к ее мужу… Но нет, этого он как раз не забывает! Френкель понимает, что ее муж не знает польского языка. У Цемаха нет гимназического образования, он хотел стать врачом. Даже если бы он каждый день понемногу учил польский, он все равно раскачивается над своими маленькими святыми книжечками, как старый еврей. А каким молчуном он стал за последнее время — просто страх! От него веет холодом, враждебностью. Ей надо было бы подъехать в Белосток взглянуть, отчего это Френкель так взволнован. Она запуталась в этих размышлениях о муже и о прежнем друге, и у нее возникло желание приодеться.
Из набитого платяного шкафа Слава вынула коричневый костюм в мелкий черный горох. Платье было длинным и тесным, подчеркивающим округлость ее бедер. Отложной воротничок блузки делал еще длиннее и без того длинную шею. Она долго перебирала свои роскошные шляпки и выбрала обычный берет, который натянула на затылок, а потом, сдвинув набок, — на всю голову, прикрыв при этом на три четверти одно ухо. Наклонившись к зеркалу, она подчеркнула карандашом брови и ресницы, подкрасила красной помадой губы. Обула пару туфель на высоком каблуке и вдруг словно выросла, стала стройнее, гибче. На руки она натянула пару перчаток бежевого цвета, повесила на плечо сумочку на ремне и вошла в комнату мужа.
— Как я тебе нравлюсь в этом костюме? — Она повернулась в профиль будто для того, чтобы показать наискось подрубленный карман короткого, перетянутого пояском жакетика. В ее подкрашенных глазах и жирно намазанных губах Цемах видел так много вызывающей легкомысленности, что даже смешался на мгновение.
— Я в таких вещах не разбираюсь, — ответил он и отвернулся к своей святой книге.
Слава за его спиной надорванно и зло хохотнула и гулкими шагами вышла из комнаты. Уставившись в «Обязанности сердец», Цемах сидел и думал, как его жена может краситься, зная, что в то же самое время на кухне сидит сирота и оплакивает свою жизнь? Из-за того что Стася была слишком честна и доверяла распущенному юнцу, ее жизнь и жизнь ее ребенка брошена в грязь. Но если бы Слава в девичестве забеременела от такого же распущенного юнца, ее семья даже мужа бы для нее нашла.
— А как я тебе нравлюсь в этом? — снова услышал он через четверть часа голос Славы, и она закрутилась перед ним в длинном, широком платье из белого шелка, вышитом цветами. На ее обнаженные плечи было накинуто короткое манто из серого каракуля с воротником-стойкой и с широкими короткими рукавами. На груди был глубокий вырез. На шее — нитка жемчуга, в ушах качались серьги. В одной руке она держала маленькую белую сумочку, другой приподнимала подол платья и оглядывала себя со всех сторон счастливая, возбужденная.
— Когда это надевают, на свадьбу? — спросил Цемах.
— Да, на свадьбу и на бал. — Слава лучилась радостью. В ее голосе не было ни малейшего отзвука недавнего злого смешка за его спиной.
— А почему у тебя нет ребенка?
— Ребенка? — Слава все еще задумчиво смотрела на свое платье, когда до нее дошло, о чем спрашивает ее муж, и она поморщилась, словно съев что-то горькое. — Ты хочешь ребенка? Разве ты меня любишь, чтобы хотеть от меня ребенка? — и, не дожидаясь ответа, она вышла из комнаты, с грохотом захлопнув за собой дверь.
Через день Володя вернулся из поездки. Чтобы служанку не увезли потихоньку и чтобы видеть, что происходит в доме, Цемах держал открытыми все двери в доме. Он заметил из своей комнаты, как Володя через столовую вошел в кухню и сразу же вышел. Тут же раздался плач Стаси. Цемах повернул голову и увидел, что его жена вышла из спальни с намерением прикрыть дверь его комнаты.