— Видишь, выкрест? Это сегодня я так отделал Герцку, моего собственного сына, потому что он не надел арбоканфеса. Уж тебя-то я точно не пожалею!
Хайкл вскочил, не отдавая себе отчета в том, что делает, приподнял тяжелый дубовый стендер вместе с томом Гемары, готовый швырнуть его в табачника. От сильного толчка Вова отшатнулся назад, до самой скамейки у противоположной стены, да так на нее и уселся.
— Пьяница! Вы думаете, я вам Герцка? — прошипел Хайкл и медленно опустил стендер.
Вова остался сидеть, растопырив руки и раскрыв рот. Реб Менахем-Мендл ссутулился и дрожал, обыватели потрясенно переглядывались и пожимали плечами. Они были бы довольны, если бы пара крепких евреев вышвырнула этого пьяницу из молельни. Однако чтобы паренек, изучающий Тору, поднял стендер и замахнулся им на пожилого еврея, — это было неслыханно. Котельщик реб Сендерл громко рассмеялся: когда он хотел взять этого молодчика к себе в мастерскую и сделать из него человека, на него стали наговаривать, что он хочет оторвать паренька от учебы, потому что ему нужен подмастерье. Теперь все видят, что имеют дело с драчуном, и вся синагога должна в канун Судного дня просить у него, котельщика реб Сендерла, прощения за напрасные подозрения. Хайкл почувствовал, что вот-вот расплачется, и выбежал из молельни.
Новолетие[80] у торговки фруктами было испорчено. Во время молитвы в женском отделении молельни реб Шоелки она плакала больше, чем обычно, как бы Всевышний не зачел за грех ее сыну то, что он поднял руку на пожилого еврея. Дома она тоже ела Хайкла поедом: что он о себе воображает, если его даже нельзя попросить показать кисти видения? Чтобы ее Шлойме-Моте не пришлось услышать об этом в больнице от чужих людей, Веля сама рассказала мужу, что произошло между их сыном и табачником. Накануне Судного дня утром меламед вернулся из больницы домой, расправив плечи. Отеки на его ногах прошли. Высокое кровяное давление снизилось, а щеки немного порозовели. С женой он разговаривал сердечно, а его взгляд был мягок. Со своим младшим сыном он вообще не говорил, а только смотрел на него горящими, как две лампы, глазами.
Мальчишкой Хайкл любил гладить седую бороду отца, его высокий лоб и мягкие, как бархат, руки с длинными пальцами. Счастливый, что отец вернулся домой, он и теперь хотел смотреть в его умные карие глаза и отгадывать, о чем он думает, ухаживать за ним. Но поскольку отец был на него в обиде, то и Хайкл, со своей стороны, притворился, что не замечает, как мать подмигивает ему, намекая, чтобы он был уступчивей и выполнял заповедь о почитании отца. Чтобы дело, не дай Бог, не дошло до ссоры между ее сыном и мужем в час перед «Кол нидрей», Веля поспешно, не произнося ни слова, подала на стол последнюю трапезу перед постом. Но источник ее слез был переполнен, и она не могла потерпеть с плачем, пока придет в синагогу. Реб Шлойме-Мота уже стоял с мешочком от талеса под мышкой, и Веля подошла к нему «попрощаться». Он долго тряс ее руку, а его губы под усами напряглись, чтобы сдержать невольный всхрип.
— Пусть тебе больше не приходится так тяжело трудиться, — благословил он надтреснутым голосом свою кормилицу.
— А я желаю тебе быть здоровым и дожить до радости от своего младшего сына, — челюсть Вели задрожала, и она расплакалась. — Хайкл, помирись с отцом.
Взволнованный слезами матери сын начал кричать, что в первый раз табачник потребовал от него, чтобы он показал при всех обывателях в синагоге, как на нем сидит костюм. Во второй раз он потребовал от него показать свои кисти видения. А в третий раз этот пьяница потребует лечь на скамейку лицом вниз, чтобы он мог его выпороть. Не дождется он этого!
Реб Шлойме-Мота от злости стукнул палкой об пол: этот дурак должен был сразу выбежать из молельни, но не замахиваться стендером на табачника. Обыватели? Если бы Хайкл меньше думал об обывателях из молельни реб Шоелки, а больше — о своей измученной тяжелым трудом матери, он бы оказал уважение еврею, который купил ему костюм и нанял учителя.
Хайкл на этот раз промолчал. Веля про себя поблагодарила Бога за то, что сын не отвечает отцу наглостью. Реб Шлойме-Мота тоже оценил это и в знак примирения протянул сыну свой мешочек с талесом, китлом[81] и молитвенником на Грозные дни, чтобы тот понес их до синагоги. Торговка фруктами задержалась еще дома, чтобы убрать со стола и переодеться к празднику. Поскольку реб Шлойме-Мота шел медленно, опираясь на свою палку, а Хайкл шел за ним, Веля еще успела нагнать обоих в Синагогальном переулке. Но как бы сильно ей ни хотелось идти на молитву вместе со своими мужчинами, она не могла себе позволить их дожидаться. Ей еще надо было прочитать с плачем много молитв на простом еврейском языке из женского молитвенника, прежде чем в синагоге зазвучит «Кол нидрей».
80
Рош а-Шана (букв. «глава года» —