— Отдайте мне ключ, это мой сын. Что вы лезете в мою жизнь?!
Однако Цемах крикнул:
— Евреи, не выпускайте его отсюда, пока я не освобожу мальчика. Спасти ребенка от такого отца — это большое доброе дело, — и он вышел из шинка. Вова рванулся было за ним, но молодые люди отпихнули его назад, как будто играли в мяч.
— Помедленнее. Куда вы так торопитесь?
Он упал на стул, закрыл голову руками и зарыдал:
— Мой сын! Мой сын!
В шинке стало тихо, гости чесали затылки и раскаивались в том, что вмешались. Реб Шлойме-Мота, измученный и подавленный, склонился над табачником и гладил его по спине, утешая и говоря, что его Герцка уезжает не в Аргентину. Он ведь едет в Валкеники, в местечко, расположенное неподалеку от Вильны.
Вова поднял заплаканное лицо:
— Не в Аргентину, говорите? Не к ней?
Белая, как молоко, борода реб Шлойме-Моты дрожала.
— Не к ней, не к ней, — повторил он, и ему тоже захотелось заплакать от жалости к табачнику. Без надежды на месть Вова Барбитолер слабее ребенка. Но обращаться к его разуму бессмысленно, потому что больше всего он боится расстаться со своими страданиями.
Глава 8
Миндл из-за запертой на цепочку двери несколько раз переспросила валкеникского главу ешивы, чего он хочет, и он несколько раз подряд крикнул ей, что ее муж дал ему ключ, чтобы освободить Герцку. Миндл открыла дверь и увидала в руке главы ешивы ключ. Она успокоилась и даже пошла показать, где находится кладовка. Перед тем как уйти из дому, Вова занес запертому сыну его одежду и велел одеться. Так что Герцка не выскочил из кладовки голым и замерзшим, вопреки ожиданиям Цемаха. Он был только растрепан и заплакан.
— Собери свои вещи, и пойдем, — быстро сказал ему Цемах и объяснил хозяйке, что ее муж отпускает Герцку в ешиву.
— Раз ребе говорит, что мой муж так велел, я верю ребе, что он не подведет меня под несчастье, — покорно ответила Миндл и вышла с Герцкой, чтобы помочь ему собрать вещи.
Цемах вошел в первую комнату, где он сидел намедни с табачником, и, побледневший, с опущенной головой, уселся за тот же самый стол. Ощутив судороги в коленях и локтях, он вытянул ноги, опустил руки и остался сидеть неподвижно. Доверие Миндл парализовало его. Может ли он ради того, чтобы забрать мальчика, подводить честную забитую женщину? В комнату вошли хозяйка и Герцка, несший чемодан.
— А где мой муж? — с беспокойством спросила Миндл. Вид ребе вызвал у нее подозрение, что что-то здесь не так. Цемах попытался пошевелить опущенными руками и затекшими ногами и снова ощутил болезненные судороги в коленях и локтях, как будто в них вселилась его больная совесть.
— Я солгал вам. Ваш муж не давал мне ключа. Я вырвал его силой.
Мачеха обняла Герцку за шею:
— Мрачен стал для меня мир! Твой отец меня убьет!
Герцка вырвался из ее рук и потащил главу ешивы за рукав:
— Пойдемте, ребе, пойдемте. Сейчас придет отец и снова запрет меня в кладовку.
Миндл умоляла его, заламывая руки:
— Сынок, я ведь всегда тебя защищала и оберегала, за что же ты подводишь меня под несчастье?
Цемах, онемев, слушал ее, как будто ему самому зачитывался приговор. Он бы убежал сейчас на край света, но знал, что не должен бежать от беды, в которой сам виновен. Герцка топал ногами и кричал, что не хочет тут оставаться. Он отца ненавидит, ненавидит, ненавидит!
— Я знаю, что ты меня ненавидишь.
В дверях стоял Вова Барбитолер. Герцка онемел, а Миндл начала дрожать всем телом.
— Вова, я не виновата. Ребе сказал мне сперва, что ты ему дал ключ, только потом он мне рассказал, что было, — сказала она, прижимая обе руки к сердцу.
— Не бойся, Миндл, я знаю, что ты не виновата. — Тяжело сопя, он велел жене найти чемодан побольше и упаковать все вещи Герцки. Все! Пусть она даст ему с собой коробку кускового сахару, банку варенья и сухофруктов, все, что он хотел украсть прошлой ночью. Если ехать, то пусть едет как человек. Ведь евреи в местечке не должны знать, что он ненавидит своего отца и хотел сбежать.
— Иди и делай то, что я велел! — крикнул муж жене, не верившей своим ушам. Миндл и Герцка вошли во внутренние комнаты.
— Добро пожаловать! — Хозяин повернулся к Цемаху с распростертыми объятиями, словно принимал важного гостя, но его лицо было искажено гримасой ненависти и издевки. — Испугались? Испугались в последнюю минуту? На вас напал страх, как бы я не приехал вслед за вами в местечко и не поднял против вас тамошних евреев? — Он вытер пот со лба и уселся за стол напротив валкеникского главы ешивы. — А может быть, вы увидели в последнюю минуту, что то, что вы делаете, это разбой?