Реб Менахем-Мендл подавленно слушал его. Если бы он заранее знал, что в Валкениках идет спор из-за места раввина, он бы десять раз подумал, прежде чем приехать сюда. В местечке, где идет такой спор, нельзя спокойно сидеть и изучать Тору. Нет у него здесь и заработка. Он не может пока даже помыслить о том, чтобы привезти сюда жену и ребенка. Валкеникские обыватели не слишком утруждают себя обеспечением учащихся и глав ешивы. Его товарищ реб Цемах забыл или преднамеренно не рассказал ему в Вильне об этой местной ссоре.
— Ешива не должна вмешиваться в ссору между свояками и их сторонниками. — Реб Менахем-Мендл посмотрел на директора ешивы с испугом. Будет ли он стоять в стороне от этой ссоры? К его огромному удивлению, реб Цемах молчал, и все выглядело так, будто он согласен.
— Я, кажется, знаю этого мядельского раввинчика. И этот молодой человек будет валкеникским раввином? — продолжал кипятиться старик и рассказал, как деликатно он разговаривал с Эльциком Блохом. Тот все-таки зять раввина и один из глав общины. Он сказал ему: «Реб Эльцик, чего вы хотите? Чтобы мальчишки из ешивы сказали, какой раввин им больше нравится? Они ведь еще дети и должны сидеть и учиться». Тогда Эльцик открыл на него пасть: «Вы поддерживаете мусарников, потому что главы их ешивы — ваши квартиранты. И вы сами, — кричал ему Эльцик, — вы сами тоже берете деньги ни за что. Резать вы не режете: у вас руки трясутся. Вести молитву в синагоге вы не можете: у вас голос хриплый, как кирпич. А ваш зять — ведь он просто калека!» — рявкнул старик, обращаясь к своему зятю, Юдлу-резнику, который аж скорчился от страха.
— Твои квартиранты не вмешиваются, и ты тоже не вмешивайся, — закричала старшая дочь отцу.
— Я не вмешиваюсь, не вмешиваюсь. — Липа-Йося платком стряхнул с бороды крошки кугеля и волокна мяса и велел внукам петь вместе с ним Песнь ступеней[143].
Девочки Ханы-Леи пели всегда с талантом, унаследованным от целой династии канторов. Мальчики Рони обычно стояли на скамье и махали ручками. Обе дочери реб Липы-Йоси тоже имели обыкновение петь вместе со всеми. Однако на этот раз мальчики Рони сидели осиротевшие, без матери, а одна из девочек Ханы-Леи поссорилась со своей сестренкой как раз перед чтением благословения. Ребенок плакал, и дед орал, чтобы внучка замолчала. От этого она всхлипывала еще громче. Тогда реб Липа-Йося крикнул дочери, чтобы она забрала от стола плаксу. Юдл-резник больше не мог выносить, что у него нет никакого влияния на домашних. Он просопел, обращаясь к своей заплаканной дочери:
— Не уходи. Ты сидишь за столом своего отца.
Тесть растерялся от наглости зятя, а Хана-Лея раскричалась на мужа:
— Не вмешивайся еще и ты!
Помертвевший нос Юдла стал еще бледнее и еще сильнее засопел. На этот раз благословение за столом читали без пения. Старый резник первым со вздохом поднялся со своего места во главе стола и сразу же ушел, чтобы прилечь, прежде чем идти в синагогу на предвечернюю молитву и на проповедь гостя.
В этот зимний субботний день мядельский раввин выступал до предвечерней молитвы, чтобы молящиеся успели потом пойти на третью трапезу и вернуться на вечернюю молитву. Шел недельный раздел Торы «Вайехи», и гость начал очень хорошо:
— И жил Иаков в земле Египетской семнадцать лет[144]. Только в Египте праотец Иаков ожил. В предыдущие годы, когда он скорбел по своему сыну Иосифу, это была не жизнь.
Слушателям понравился такой комментарий, и евреи постарше начали вздыхать: дети — это радость!
У восточной стены сидели зажиточные обыватели с причесанными головами и мясистыми носами, в мягких гамашах и жестких шляпах. На их лицах лежала печать решительности состоятельных хозяев, владельцев магазинов на рыночной площади. Время от времени они зевали или рыгали после кугеля, слушая одним ухом, что там говорит мядельский раввин. Их глаза, еще туманные после сна, сердито смотрели на бунтовщиков — этих молодчиков, желающих избрать собственного раввина, знающего польский язык. На скамье напротив священного орн-койдеша сидели старики в высоких еврейских шапках, с сухими, как пергамент, лицами, заросшие волосами до ушей, — евреи, которые любили подхватывать и заканчивать библейские стихи, приводившиеся проповедником. На задних скамьях, включая те, что стояли позади бимы, сидели ремесленники с искривленными пальцами, сгорбленными спинами и осунувшимися лицами. Среди ремесленников выделялись, будто торчащие длинные сухие палки, местечковые пекари с мутными глазами и бледными серыми лицами, похожими на куски теста. Из-за ночного недосыпа у бадеек с поднимающимся тестом они борются со сном за едой, за молитвой, слушая проповедника. Вокруг задних столов и у печи возле западной стены сидели извозчики, привозящие из Вильны в местечко товары для лавочников. Они были в высоких валенках и глубоко надвинутых шапках-ушанках. Их еще пробирал до костей холод, они еще ощущали ломоту от того, что разгружали всю ночь с четверга на пятницу тяжело груженные подводы. Им приятно было сидеть в синагоге среди по-субботнему одетых евреев и греться теплым еврейским словом.
143
Имеется в виду псалом 126, который поют по субботам и праздникам перед благодарственной молитвой после трапезы.