— Слушай, Шрамм: что может предпринять совнархоз, если на днях будет поставлен вопрос о частичном пуске завода?
Медленно, бесстрастно, без всякого выражения, Шрамм механически сообщил:
— Совнархоз учел и сохранил все государственное имущество — от сложных машин до старой подковы. Мы не можем предпринимать ничего и нигде, если нет соответствующих предписаний. Но нашему аппарату приходится тратить дорогое время на борьбу со всякими проектами и предложениями, исходящими от разных предприятий и частных лиц. Люди не понимают, что совнархоз — не похоронное бюро.
— Согласен, Шрамм, но совнархозу предстоит заработать в ударном порядке. Из похоронного бюро он должен превратиться в предприимчивого хозяина.
На Шрамма слова Бадьина не произвели никакого впечатления.
— Совнархоз получает всякие задания и планы только от промбюро.
Бадьин откинулся на спинку стула и, оглядывая Шрамма с пренебрежительной усмешкой, повысил свой гулкий голос:
— Ты прячешься за спину промбюро, чтобы охолостить совнархоз. Из писаных твоих докладов видно, что ты развернул свою работу по линии учета и переучета. У тебя — бесчисленное множество отделов, и штаты — до двухсот человек, а творческой работы — нет. Какие у совнархоза предложения на ближайшее будущее относительно мастерских, заводов и предприятий?
Шрамм по-прежнему механически ответил:
— Совнархоз стоит на той точке зрения, что нужно прежде всего сохранить народное достояние и не допускать никаких сомнительных предприятий.
— Как у тебя работает райлес?
— Это меня не касается или, вернее, имеет косвенное касательство. Там есть свой аппарат, который находится только под моим контролем.
— Какие же у тебя есть данные о работе райлеса?
— Идут плановые заготовки в лесосеках.
— Доставка топлива на места?
— Совнархоз здесь ни при чем: это дело крайтопа.
— Ну, так вот что, Шрамм. Город, предместья и транспорт должны быть насыщены топливом до зимы. Необходимо немедленно пустить электростанцию завода и соорудить бремсберг на перевал.
— Это дело не мое, а промбюро. Прикажет промбюро — приступим к выполнению.
— Это дело наше, а не промбюро, и мы его выполним без санкции промбюро.
Впервые по лицу Шрамма легкой тенью прошла судорога, но глаза по-прежнему оставались стеклянными.
— Каковы наряды на жидкое топливо на долю завода?
— Наряды поступают неправильно. По отчетным данным — до тридцати процентов утечки. Из заводских запасов по нарядам, находящимся в резервуарах нефтеперегона, с разрешения промбюро приходится уделять некоторую часть паровым мельницам дополнительно к их нормам. Что касается электрификации завода и сооружения бремсберга, то это не входит в план настоящего года, утвержденный промбюро. Вопрос этот нужно предварительно передать в Госстрой и промышленный отдел для разработки и составления надлежащих смет.
Бадьин положил сжатые кулаки на стол.
— На предстоящем заседании экосо — твой доклад, Шрамм. Ты представишь план мероприятий насчет пуска завода по циклу подготовительных работ и по доставке дров.
Шрамм вздрогнул, но по-прежнему был непроницаем.
— Я должен снестись с промбюро и ждать директив.
Бадьин улыбнулся так же, как улыбнулся Борщию.
— А мы, товарищ Шрамм, сумеем оживить тебя и без чудесного вмешательства промбюро. Ты это имей в виду.
Глаза Шрамма налились злобой. Он молча ткнул пальцами в пенсне. Глеб выбил в пепельницу пепел из трубки, встал и переглянулся с Бадьиным. В этот момент они сразу сблизились. Улыбнувшись друг другу. Бледнея от острой вражды к Шрамму, Глеб прошелся раза два около него и крикнул запальчиво:
— Это ваше промбюро я посылаю к черту в затылок. Вы тут здорово развели волокиту и плесень. До чего завод докатили!.. И какой завод! Рабочих ворами сделали… Разлагали их систематически…
Шрамм смотрел на Глеба с испуганным удивлением. Этот военный слишком рьяно и не по праву покушается на его авторитет. Что ему нужно? Какие могут быть у него претензии к совнархозу? Их, крикливых прожектеров и демагогов, встречает Шрамм каждый день и привык ставить в рамки приличия. Неужели у этого нового, очевидно прибывшего откуда-то издалека, есть какие-то данные для удара по совнархозу?
Стараясь сохранить прежнюю непроницаемость, Шрамм сухо прервал Глеба:
— Я не имею чести вас знать и прошу не вмешиваться в дела учреждения, которое я возглавляю.
Глеб засмеялся.
— Вы — коммунист, товарищ Шрамм, а не имеете рабочей политики. Вы не нюхали ни пороху, ни рабочего пота. Начхать мне на вашу машину! У вас там целые полки крыс. Они здорово наточили зубы на советских хлебах. Но мы, уверяю вас, переловим их и передавим этих грызунов. Да и вам не поздоровится.
Шрамм встал и величественно вытянулся.
— Товарищ Бадьин, я требую призвать товарища к порядку.
Но Глеб, козырнув Бадьину, быстро пошел к двери.
…К Чибису! Никто так не нужен теперь, как товарищ Чибис.
2. Глаза, которые видят по ночам
В маленьком кабинете с открытым окном Глеб сел у стола напротив Чибиса. Лицо у Чибиса было бледное, но молодое и свежее. Он был хорошо выбрит.
— Ты можешь, товарищ Чумалов, говорить сразу, если спешное дело, а можешь немного спустя. Я как раз имею сейчас свободную минуту. Ну, как у тебя с заводом?
— Пока что — мозгуем, а до дела далеко.
Чибис щурился от солнца.
— А я вот смотрю на море. Отсюда оно — воздушно, и краски этакие такие… Видишь? Покупаться хочется или побыть на берегу. Так просто: выскочить и камешки побросать. И в лесу тоже — хорошо. Море!.. Видишь, как оно зыбится и цветет? Это немножко пахнет психологией. Ты как насчет психологии?
— Я вот уже сколько дней, товарищ Чибис, переживаю здесь эту психологию, черт бы ее побрал. Тут одной психологией врага не сломишь — нужны хорошие мускулы и крепкий напор. Если охота купаться, пойдем вместе. В чем дело?
Чибис щурился улыбаясь. И когда открывал ресницы, смотрел на Глеба ясным ребячьим взглядом. Но в глубине зрачков искрились жгучие капельки. Такие глаза не спят по ночам, они видят сквозь стены.
— Приеду к тебе на завод и — покупаемся… прямо с мола… люблю глубину… волны люблю… А тебе — как? Ничего в волнах не видно?
— Я с удовольствием бы взял на мушку кое-кого из наших хозяйственников… например, предсовнархоза… Вот тип, этот Щрамм! Я его сейчас крыл у предисполкома. И хоть бы что… Истукан! Я его жарю, а он бубнит: промбюро, промбюро… Даже Бадьину стало совестно.
— Даже Бадьину… У тебя — опытный глаз, Чумалов… Это гнездо — совнархоз — голыми руками не возьмешь. Бюрократизм, как система, — это крепкий блиндаж и очень тонкое и часто неотразимое оружие в руках врага. Он — над массами, над живой жизнью, он умерщвляет творческую мысль. Мы хватаем по одному, мы хватаем группами и саботажников и заговорщиков, но этого мало. Надо взять эту крепость и разрушить стены.
Чибис смотрел на море, на горы, на облака, реющие над морем снежными сугробами, и лицо его вдруг постарело от переутомления.
— Ты кого предлагаешь в охотники за совнархозом? Имей в виду, что самые умные и исполнительные работники — это дураки. Они умеют видеть и брать…
Чибис опять улыбнулся и прикрыл глаза ресницами.
— Шрамм — механический коммунист, а за свой аппарат может умереть, как деревяшка. Но дураки умеют мутить чистую воду… Ты знаешь, что такое необходимость, Чумалов? Чувствовать ее — это одно, а знать — другое. Но необходимость как знание, слитое с чувством, — это уже свобода. Сумей необходимость обратить в собственную мысль, и ночи не будут пугать тебя призраками.