Промчался галопом впереди Сергея бешеный конь. Он лягнул воздух, захрапел и исчез во мраке.
Сергей остановился и прислушался. Копыта, удаляясь, дробили камни. Криков Глеба уже не было слышно.
Дрожали сполохи электрическими разрядами, фосфором пылился туман. И нельзя было понять, где — море, где — небо. Позади — оглянулся Сергей — блуждали по горам факелы. На той стороне — горы еще выше, в зубцах, перевалах и пиках, и по ним тоже роились созвездия. Они вспыхивали, потухали, разгорались кострами и растекались пламенными потоками с вершин по ущельям и ребрам.
Внизу, в лощинке, задыхаясь, бормотали люди, а может быть, грызлись собаки над падалью. Звенели камни, как черепки.
Из двух врагов один должен быть побежден…
…Безруких так много… Почему этот, пропавший во тьме, должен волновать Сергея?
Он запрыгал вниз по обрыву.
…Глеб боролся где-то рядом и рычал. Сергей налетел на него внезапно и увидел, как он давил коленкой грудь распластанному человеку и впивался обеими руками в горло.
— Врешь, негодяй, не уйдешь!.. Крышка, мерзавец!.. Помогай, Серега!.. Обыщи его, подлеца!.. Очищай его карманы… Живо!..
Дрожащими руками, с лихорадочной торопливостью, Сергей обшарил карманы штанов и френча. Нашел только коробку с табаком, спички и корку хлеба. И когда он коснулся култышки левой руки, замер от волнения.
— Я знал это, Чумалов… Это — мой брат… Это — мой брат!.. Я сейчас убью его… Я расстреляю его, Чумалов…
— Не пори горячку!.. Подбери его оружие у меня под ногой… Ну-ка, отряхайся, приятель!.. Становись, Серега, и держи наготове винтовку… Впрочем, если он — твой брат, так, может быть, отпустить его ради тебя? Ну?.. Что скажешь в его защиту?..
И в этой насмешке Сергей больно почувствовал вражду.
— Оставь шутки, Чумалов!.. Или веди, или я убью его на месте… Ты не имеешь права так со мной разговаривать…
— Да ну, не бесись!..
У Сергея дрожали руки и ноги.
Дмитрий встал, хотел отряхнуться, но рука была закована в пальцах Глеба.
— Опять необычная встреча, Сережа… Все-таки ты не годишься в подметки этому молодцу. Военком Глеб Чумалов! Мы с вами имели честь встречаться в доме моего веселого отца в тот час, когда вы его грабили. Жалею, что тогда не было моего брата Сергея: я бы прострелил ему череп. Моя рука еще способна совершать чудеса.
Глеб заглянул в лицо однорукого.
— Да, нежданная встреча, герой-полковник… В саду у старичка я здорово свалял дурака: надо было вас тогда же заарканить — хорошо клевало. Пошли, ребята!.. Товарищу Чибису гость по нутру…
Дмитрий хотел говорить, но задыхался от потрясения. Он боролся с собою и пытался шутить.
— Мне очень лестно идти с вами, друзья… Особенно с вами, доблестный военком… Но руку мою вы все-таки освободите, я не ребенок и не барышня, чтобы проявлять ко мне такую трогательную заботливость. Побежденный враг пойдет с вами так же гордо и твердо, как и вы, победители… Вы только отстраните от меня немножко моего кровного братца Сережу, а то я не уверен, что он не страдает теперь худшим видом женской истерики. Успокойся, Сережа: ты очень волнуешься, мой друг…
Сергей употреблял невероятные усилия, чтобы не закричать и не броситься на брата в припадке ярости.
А Дмитрий продолжал говорить с издевкой:
— Не правда ли, Сережа, мы с тобой еще ни разу не гуляли с таким удовольствием, как сейчас?.. Этими моментами надо дорожить… тем более, что эти минуты — последние в нашей жизни… Ты уморишь меня своим бравым видом вояки… Надо полегче… Ведь ты слишком жалкий раб своей партии, чтобы распоряжаться собою в этот час вашей глупой удачи…
Они поднялись из оврага и пошли по дороге по взгорью.
По горам и мутному небу далекими молниями вспыхивали разряды.
— А все-таки ваше дело — дрянь, кустари… Завтра вашими мозгами будут загажены мостовые. Жаль, что я не увижу своими глазами. А тебя, Сережа, я повесил бы публично у ворот своего дома…
Сергей засмеялся и тут же изумился, как он мог смеяться в это мгновение.
— Да, мог ли ты ожидать, Дмитрий, что я поведу тебя на смерть? А вот видишь? Как тебя расстреляют — я не увижу. Но уж одно то, что ты пойман… пойман при моем участии… дает мне удовлетворение… Я веду тебя под собственной пулей…
Дмитрий иронически засмеялся.
— Ну, ты совсем уморил меня, Сережа… Ты бесподобный комик, ей-богу…
Глеб выпустил руку Дмитрия и взял ружье под мышку.
— Ну как, полковник? Наша прогулка под стать чертовой ночи… Если бы увидели нас обыватели, они сказали бы: вот ребята!.. как, мол, они дружно идут!..
Дмитрий смеялся, но в голосе его была заноза. И Сергею показалось, что он вовсе не смеется, а дрожит от тоски и хочет сказать что-то такое, чего не могут выразить человеческие слова.
— Да, да… очень весело!.. Мне жаль, Сережа, что ты не будешь участвовать в этой забавной игре, которая именуется расстрелом. Я бы очень хотел, очень хотел, Сережа… Мы вспомнили бы детство… Ты хорошо помнишь наши детские годы?.. Я желал бы, чтобы ты в тот час сам наставил на меня дуло винтовки… Может быть, ты это сделаешь сейчас?.. Ваши застенки — хуже тех кладбищенских ночей, которых я боялся в младенчества. Я не хочу, чтобы там опустошили мою душу… Пойдем со мной, Сережа, до конца: это было бы очень красиво… А? Заманчиво? Романтично?..
Городской патруль шел навстречу с винтовками наперевес.
XIII. ТИХИЙ ХОД
1. На повороте
Опять наступили спокойные, упрямые дни хозяйственных хлопот и будничной работы в отделах, организациях и на заводе. И эти дни были точь-в-точь такие же, как и до восстания казаков и бело-зеленых: опять зашелестели бумагами канцелярии, опять заседания в исполкоме, в совпрофе, в экосо — в угарном табачном дыму, с окурками на полу, с бесконечными прениями, резолюциями и планами. По ночам уже не было видно блуждающих тревожных факелов в горах. Субботние привозы деревенских продуктов — картофеля, муки, зелени, яиц и мелкой животины — загромождали базарную площадь предместья, и в воздухе пряно запахло лошадиным потом и перегноем. В горных ущельях, по которым не было проходу ни пешему, ни конному, открывались мирные лесные дороги с тележным скрипом, с дремотной песней землероба.
И опять городские обыватели и деловые люди, в гимнастерках, во френчах, в коже, с портфелями и без портфелей, выползали из ослепших квартир на улицы, и никто не вспоминал об эвакуации, о громе пушек за горами, о пережитых ночных ужасах.
Небесно голубело море в горных берегах. На рейде, за молами, до самого горизонта замахали острыми крыльями рыбачьи белопарусники. По утрам неизвестно откуда появились у каботажей турецкие фелюги и вразнолет чертили воздух тонкими веретенами мачт. Обыватели уже не играли бровями при встречах, не шептались на перекрестках, у заборов и на панелях, а деловито и громко говорили о новой экономической политике, о валюте и контрабанде.
На главной улице около магазинов, бывших под складами и базами разных хозорганов, гремели дроги, ржали и дрались лошади, и грузчики по целым дням рычали и крякали под тяжестью тюков, ящиков и мешков. Главная улица горела солнцем, пахла весенним небом, чистилась, как курица, в предчувствии новых надежд. Когда-то она цвела нарядами витрин, дышала ароматом духов и шелестом гуляющих модниц, а по ночам волновалась в лучах электрических реклам. Завтрашний день снился румяными улыбками, без пайков, без квартирного уплотнения, без регистрации и перерегистраций, без ущемлений, без карточек и обязательной трудовой повинности.
Бабы и девки с поднятыми выше колеи подолами стояли на подоконниках и лестницах, мыли и терли зеркальные стекла, и застарелая грязь рыжими потоками стекала на тротуар. А из темных утроб магазинов несло плесенью и затхлой прохладой погреба. Перед раскрытыми дверями и окнами толпились люди и долго с беспокойным любопытством смотрели в нутро магазинов, на мокрые окна, на голые икры баб. И там, где окна чернели прозрачной пустотой, а внутри стучали молотки и визжали рубанки, на дверях и на стенах фасадов ослепительно белели аншлаги:
«В НЕПРОДОЛЖИТЕЛЬНОМ ВРЕМЕНИ ЗДЕСЬ БУДЕТ ОТКРЫТ РАБКООП». «УНИВЕРСАЛЬНЫЙ МАГАЗИН ЕПО». «ЗДЕСЬ ОТКРЫВАЕТСЯ КОФЕЙНЯ». «ТОРГОВОЕ Т-ВО «МАНУФАКТУРА».