«Вот они, мои солдаты грядущего, — думал Юрий Николаевич. — Покамест друг из друга кишки выдавливают. Тренируются. Где-то у него здесь тайничок был, судя по акустике — прямо в пульте». Он быстро отыскал кедровую панель, державшуюся на одном болтике, и обнаружил за ней бутылку шампанского и пакет с разной снедью.
«Так я и думал, не пригодилось», — майор переставил бутылку на пульт, нашарил в пакете шоколадную конфетку и вернул панель на место. Затем он подключил монитор к телепринимающему блоку и настроился на первый канал. На экране летали ленты серпантина, горели свечи и бенгальские огни, хлопали пробки шампанского. До наступления нового, двухтысячного года оставались считанные минуты. Началось обращение Президента: Ельцин делал народу долгожданный подарок.
«Ну что ж, поздравляю тебя, Борис Николаевич, — мысленно сказал ему Борисов и открыл шампанское. — С новым ходом, надо признать, сильным. Прощенья ты зря просишь, бесполезно. Да... У меня тоже год не без греха прошел, но прощенья просить не у кого. Кого обидел, тех уж нет... Ладно. ещё один год прожит, и прожит не так уж плохо, если в целом взять. Вот только в конце года ерунда какая-то началась в моем подразделении. Ну, да, разберемся в следующем. Твое здоровье, отставник-затейник!»
Подступавшие сутки были для майора двойным праздником — 1 января 2000 года ему исполнялось сорок пять лет.
Содержание файла 0213.txt
Записан 6 декабря 1999 г.
Body-Art
«Я жёсткий, я очень жёсткий. I'm tough. Я жёстче тебя. Сейчас я на тебе что-нибудь нацарапаю. Вот! Вот! Вот!»
«О-о, как хорошо. Какой классный след ты на мне оставил!»
«Да, отпечаток получился что надо. Смотри, больше не давай никому делать на тебе надписи. Не сохранишь мой отпечаток, я т-тебя!..»
«А как же я его сохраню, я ведь такая мягкая?»
«Э-э... а ты будь тверже, застынь!»
«Хорошо. Попробую. И надолго?»
«На всю жизнь! Вдруг я умру. Хотя бы слепок останется».
«Это что же, я должна быть жёстче тебя? Хорошо. Теперь я тверже. А раз я тверже, тогда я на тебе сделаю надпись. Вот! Вот! Вот!»
«Эй, что ж ты делаешь?! Больно же!»
«Сам виноват, надо было расслабиться. Если бы расслабился — тебе бы понравилось».
Утром 2 января майор Борисов сидел в своем небольшом уютном кабинете и, по установившейся давно традиции, заваривал себе чай в пакетике, ожидая, когда к нему явится с докладом о произошедших на Земле за сутки аномальных событиях старший лейтенант Большаков. Тот задерживался, и майор нетерпеливо нажал кнопку селектора. Но не утопил её полностью — кнопка остановилась на полпути, и в «бункере» у Большакова включился не звуковой сигналя, а микрофон. Нехитрое устройство, неожиданное своей простотой, исправно поставляло ему информацию о том, что происходит в компьютерном центре, уже без малого год. Ахмеров выдрал бы себе на голове все волосы, если бы узнал, как легко и изящно Юрий Николаевич его обошел. Но ведь начальник обязан быть в курсе?
Вначале в динамике слышалось только «кликанье» клавиатуры и тихое разноголосое гудение трансформаторов и систем вентиляции. Других звуков не было, и можно было подумать, что программист находится один в компьютерном центре. Однако Борисов уже знал, что в одиночестве Илья постоянно мурлычет под нос песни собственного сочинения — точнее не вполне собственного, а беспощадно изуродованную попсу — а то и вовсе разговаривает сам с собой. Поэтому майор предположил, что в «бункере» все же кто-то есть, и не. ошибся.
— Вы можете объяснить мотивы её поступка, господин штабс-лекарь? — вдруг спросил Илья резким неприятным голосом.
— А ты что, всегда можешь объяснить мотивы собственных поступков? — ответил вопросом на вопрос Ларькин.
После паузы послышалось невнятное большаковское «не-а», в ответ на которое капитан удовлетворенно подытожил:
— Ну а что ты тогда от неё хочешь? Баба — она и есть баба.
Илья больше ничего не говорил. Зажужжал принтер, затем послышался какой-то ещё негромкий шум. Судя по всему, в компьютерном центре появился Ахмеров. Он доложил, что старенькая «копейка», у которой, действительно, тормозная система в последнее время нуждалась в профилактике, теперь в полной исправности. Они перебросились с капитаном несколькими фразами, и Ларькин вышел из «бункера». Как только за ним захлопнулась дверь, Большаков спросил противным голосом, в котором слышались интонации деревенской сплетницы: