Репейкина кобыла вдруг заржала жалобно, протяжно, и с неожиданной прытью рванулась вперед по тропе. Дурачок вынужден был низко пригнуться к лошадиной гриве, чтобы только удержаться в седле… Сумрак леса быстро поглотил его, стих глухой топот копыт.
Велигой остался один.
Топ-топ-топ-топ… Копыта коня редко и глухо стучали по низкой и мягкой траве. Топ-топ-топ…
Он не помнил, сколько уже едет вот так по проклятой тропе посреди черноты враждебного леса. Солнце уже давно зашло, но тропу и деревья по сторонам вполне можно было различить — Лес словно светился изнутри своим собственным мрачным светом, который таковым и назвать-то было нельзя — так, более светлая тьма, что ли…
Вокруг повисла звенящая тишина, чего в ночном лесу в принципе быть не могло. Чаща словно замер в ожидании чего-то… чего?
Топ-топ-топ… Вот так наверное, чувствует себя бедняга, угодивший за свои прегрешения в мрачное царство Ящера: путь из ниоткуда в никуда, и нет тому пути конца… Что может быть страшнее?
Мысли теснились и гремели в голове. Как там Репейка? Еще когда тьма не захлестнула все вокруг, заметил следы копыт его лошаденки. Следы все приближались и приближались к краю тропы и наконец исчезли в зарослях. И ни следа того, что здесь проехал человек на лошади, кроме примятых травинок, как будто Лес расступился перед дурачком и вновь сомкнулся за ним. Значит ли это, что для Репейки тропа изменила направление, или Лес просто поглотил его своей ненасытной пастью, чтобы в непролазных чащобах обитающие там твари полакомились свежей человечинкой?
Рука Велигоя судорожно сжимала рукоять меча. Нервы натянулись до предела, кисть сводило. Почему так тихо? Что замыслила чаща? Куда ведет тропа?
Будет утро, или нет?..
Неожиданно он понял, что все отчетливее и отчетливее различает тропу под копытами коня. Сквозь кроны деревьев пробивался свет взошедшей луны. Да и сами деревья как будто бы стояли реже, уже сплошь березняк. Неужели тропа выводит его из леса? Неужели…
Открытое пространство ударило в лицо холодным ночным ветром. Лес расступился, круто огибая высившийся прямо перед витязем холм, на вершине которого приютилась одинокая кривая березка. Что там за холмом, было не видать, но отсутствие деревьев само по себе внушало радость. Неужели Лес отпустил его из своих чудовищных объятий?
Серебристая луна висела высоко над землей, заливая округу мертвым белым светом, от которого становилось еще холоднее. И тишина… тишина, не нарушаемая ни единым звуком. Велигой пришпорил Серка, стрелою взлетел на холм, и…
…чуть не захлебнулся собственным криком, невольно рванувшимся из груди.
За холмом, на огромном пространстве в мертвом свете луны расстилалось Болото.
Тут и там на небольших островках торчали чахлые березки. Стволы тех из них, кто вырос больше дозволенного, так что корни не способны были более цепляться за слабую почву, медленно гнили, полупритопленные в черной воде.
«Когда-то не так давно, это было великолепное озеро, — подумал Велигой. — Но все самое прекрасное в мире рано или поздно стареет, умирает, превращается в гниль…»
— Ну и что теперь делать? — тихо обратился он к коню. — Болото, по-моему, не лучшее место, чтобы переждать ночь. Так?
Серко всем своим видам выражал полное согласие. Велигой обернулся на тропу… плюнул с досады. Впрочем, этого он ожидал, и потому увиденное не повергло его в пучину еще более глубокого ужаса.
Тропа исчезла напрочь, в стене леса позади не было ни малейшего разрыва.
— Так… — пробормотал Велигой. — Ну, похоже, выбора у нас нет…
Костер весело рвался к небу рыжими языками. Отблески играли на стволе одинокой березы и подкрашивали багровым стену леса. Вершину холма обдувал чуть заметный ночной ветерок. В черном небе серебряным блюдом висела луна, искрились колючие звезды.
Велигой сидел спиной к огню, всматриваясь в зеркальную гладь болота, слегка тревожимую ночным ветерком. За спиной, привязанный к березе сонно пощипывал чахлую траву Серко.
Витязь и сам не знал, откуда набрался смелости приблизится к лесу, и набрать у самой кромки сушняка. Расположился он на вершине холма — какое-никакое, но всеж-таки преимущество, если вдруг придется отбиваться… но Велигой отчаянно надеялся, что, может быть, еще удастся пережить ночь без происшествий.
У костра лежали несколько больших охапок хвороста — должно хватить на всю ночь. На коленях — лук. Колчан — под правой рукой. Шлем витязь повесил на сучок — в темноте, когда и так ни рожна не видно, это явно был не самый лучший головной убор.
Мысли текли вяло, страшно хотелось спать. Лунные блики на болотной воде мозолили глаза, заставляли веки опускаться…
Велигой уронил голову на руки, погружаясь в глубокий, тяжкий сон…
…Он вздрогнул, вскочил как ужаленный, сжимая в левой руке лук. Сердце на мгновение остановилось, а затем застучало с утроенной силой, разгоняя кровь по враз похолодевшему телу. Костер за спиной еле горел, превращаясь в медленно тлеющие угли.
И вновь повторился этот звук — страшный, нечеловеческий вопль, разорвавший тишину ночи. В этом вопле не было ни капли жизни — это был клич неживого существа. Звук был полон отчаянной муки, боли, страдания, но в нем были еще и ярость, неутолимая злоба ко всему живому, а еще… черная тоска, ужас от осознания безысходности и собственного бессилия. Волчий Дух услыхал, как за спиной жалобно заржал, застонал, почуяв мертвечину, Серко.
Велигой, скованный ужасом, стоял на вершине холма, а по глади болотной воды шла мелкая рябь, сзади в глубине леса слышался хруст и шлепанье. Вскоре эти звуки окружили холм со всех сторон — мокрые, чавкающие и шаркающие шаги множества ног. Медленная, тяжкая поступь. И вновь тоскливый, мертвый вопль. И опять шаги. Шлеп, шлеп, щелк, ш-ш-ш-шлеп…
Витязь оцепенело вглядывался в темноту, боясь даже повернуть голову. От воды, от леса, докуда он мог разглядеть, лишь скашивая глаза, к холму двигались неясные силуэты, похожие на человеческие, но сгорбленные, влажно блестящие в свете луны. Шаги приближались… приближались…
Глава 7
Ужас в душе взвился до предела, перевалил за некую грань… и вдруг сменился каким-то новым чувством, затмившим разум, враз растопившим холод во всем теле. Страх остался, но вместе с ним зародилось в сердце холодное отчаяние, безрассудство…
Ярость угодившего в ловушку зверя.
«Ах так, мы, значит, голодные? Жрать хотим? А мечом промеж глаз мы не хотим? Мне терять нечего, а нечисти на свете поубавится, ой как поубавится… А булат, в доброй кузне кованный, нежить не хуже серебра валит… Ох и пригрею я вас, ребятушки…»
Одним прыжком Велигой очутился возле костра, и подхватив охапку хвороста, швырнул ее в огонь. Вспыхнувшее яркое пламя осветило местность на полсотни шагов окрест. И он увидел.
Они шли нестройной толпою и не было им числа. Мокрые, страшные, в болотной тине, прелых листьях, потеках черной грязи. На раздутых, размокших телах клочья одежды, остатки доспехов. Лица искажены, изуродованы разложением, в темных глубинах глазных впадин — голодный огонь. Кто-то уже полностью утратил человеческий облик, превратившись в подобие сучковатых, гнилых древесных стволов, но в некоторых еще можно было распознать простого весянина, богатого купца, неизвестно за каким Ящером припершегося в этот гиблый край, могучего витязя… И запах, донесенный наконец ночным ветерком. Запах давней смерти.
Велигой никогда не встречался с упырями, но видел их распластанные тяжелыми топорами, стремительно истлевающие под лучами утреннего солнца тела, слышал много рассказов об их повадках. Теперь представлялась возможность проверить, насколько врали рассказчики, большинство которых настоящего упыря ни разу в жизни в глаза не видало. Меч уже был на своем привычном месте за спиной, колчан лежал под ногами на земле. Велигой стоял на одном колене, натягивая лук, целя в голову ближайшего упыря.