Прошло много лет и у меня такие же черные длинные волосы и бледная кожа, и я пою стихами, и молчу, когда приезжает отец. Но, вырастая, я кое-что усвоил: всегда задавай вопросы. Неважно, какие, главное, чтобы их было много. Среди хаотичного вороха всегда окажется нужный.
Мы задали недостаточно вопросов, поэтому я позволил себе еще один. Смотри.
— Ты хочешь жить? — спросил я личность у себя в руках.
Мне показалось, что я услышал тихое дыхание. По пальцам пробежал ветерок, будто восьмигранник хотел сказать что-то, сделал вдох, но потом передумал. Глупость, конечно. У него не было легких, только волокно, которая я понятия не имею, как устроено. Зато я знаю, как устроен он сам. Его мышление… его душа. Зачем я задал этот вопрос? Я же знал ответ. Но мне нужно было, чтобы он сказал. Вдох-выдох.
— Нет, — ответила мне личность-искусственный интеллект так же робко и тихо, но все это услышали.
Если бы отец задал мне вопрос тогда, один-единственный вопрос, я бы тоже что-нибудь ответил. Не знаю, изменило ли бы это что-то, и перестал бы я говорить стихами, но он был мой отец, и должен был.
Моя рука опустилась, пальцы расслабились, по ним скатился искусственный интеллект, падая в стакан с терпким неразбавленным виски. Восьмигранник дрогнул, вспыхнул маленькой искоркой уходящей жизни и тут же потух, сменив прозрачность на безжизненную черноту.
— Что… что ты сделал… — бледные слова выпали изо рта Чесвика, будто их обронил призрак, — Ты ведь убил его… убил… Он мертв, мертв, совершенно окончательно, — растерянность, непонимание, обескураженность… он сам устроил этот спектакль, я лишь подыграл ему. — Как же… так? Это же такие хрупкие создания, они не выдерживают взаимодействия с едкими веществами…
— Я знаю.
Обескураженность, отчаяние, грусть… эмоции пролетали по лицу Чесвика так же быстро, как птицы по небу. За каких-то три секунды он дошел до крайней подавленности, склонив голову, будто проглотил ощерившегося ежа. Его взгляд дрожал, как дрожали и его щеки, но до того он до скрипа сжал челюсть. На четвертой секунде исчезли почти все эмоции. Но кое-что все-таки осталось. Что это? Неужели… злость? Как легко теряют самообладание те, кому не все равно.
— Из него все равно бы вышел плохой собутыльник. О чем беседовать с тем, у кого нет рта и желудка? — повертел запястьем, устраивая бурю в стакане. Приложился губами. Погибшая вселенная имела привкус прогорклого оливкового масла, — Это случилось бы завтра, или через неделю, или пятьдесят лет… но все это время он был бы тем, кем вы его сделали. Сумасшедшим. Одиноким. Ошибкой. Если бы нашелся тот, кто так же утопил мою башку в виски, я сказал бы ему спасибо.
Его злость в одно мгновение оказалась рядом. Протянула ко мне цепкие руки и схватила за грудки. Рванула на себя. Дыхание сперло, я закашлялся, когда виски неправильно зашло в горло, ошпарив легкие. Я почувствовал, как дернулись мои пальцы. Мелкие иголки прошлись по коже, немного потоптались на подушечках пальцев и двинулись дальше — к суставам. Стало больно. Ломка? Старался глубоко вдохнуть и удержать стакан, ведь в нем плескался в виски, а в виске плавала потухшая личность. Не знал, что хотел сделать с ней, быть может, выбросить с высокой скалы, глядя на звезды.
— Ты, наркоманская тварь, только что убил живое существо, интеллектом превосходящее десять таких, как ты! — выпалил Чесвик в мое лицо.
Пальцы дрогнули, выронил стакан. Пока безвольно висел в цепких объятьях Чесвика, думал о звездах и о том, что где-то на полу в янтарных огненных лужах валяется мертвец.
— Может, он был умнее меня в десять раз, может быть даже и в сто. Но он напомнил мне кубик льда, а официанты тут редкие гости…
— Думаешь — особенный? — прошипел Чесвик лавандовым дыханием, — Ты такая же вещь, как и все остальные. Тебя смотрят и слушают, и иногда даже трогают, но ты всего лишь вещь, диковинка. Вещь заимела много своих вещей и возомнила, что она использует, а не ее.
— Тогда ценитель должен знать, что ожидать от коллекционных вещей. Я так понял, ты считаешь меня редким экземпляром. От таких можно ожидать чего угодно. Так в чем же дело? Почему не рад? Твои игрушки поиграли вместе, чтобы доставить тебе удовольствие, — он так и держал меня, лицом к лицу, цепкими пальцами стягивая ткань на груди.