Пустота, яд и бездна против поэзии, музыки и голоса… Они уже давно боролись друг с другом и рано или поздно что-то должно было победить. Пустота — то, что на самом деле всегда наполняло меня, яд — то, что разъедает меня в отравленных землях, бездна — то, что ждёт впереди. Потому что нет во мне никакого смысла. Я — ошибка системы.
«Кто-нибудь ещё считает, что жизнь этих железяк дороже человеческой?»
— Ничего никогда не происходит просто так. Если случилась война, значит, человек это заслужил, — сухим голосом произнес я, не в силах оторвать взгляда от бездыханного Якоба. — Может, пора обменять ошибки на смерть и уступить место новой цивилизации?
— Может, да, а, может, и нет, — удивительно ровно ответил мне Виктор, пряча оружие в кобуру. — Не наша эта забота — думать за всех. Мы просто стараемся, чтобы выжило как можно больше людей, а время уже покажет, кто кому уступит.
— Якоб думал, что роботы лучше людей, — дожевывая вязкую конфету, почесал затылок Мара. Его глаза должны были смотреть на Якоба, также, как и мои, но разошлись в разные стороны.
— Я знаю как минимум семьсот человек, которые думают по-другому, — отрезал Виктор, — Чего уставились? Шевелите ногами! Нам идти ещё двадцать километров.
Виктор повернулся к нам спиной, и все молчали. Он сделал шаг вперёд, но никто не двинулся за ним.
— Уверен, некоторые из вас хотят вынести мне мозги так же, как я этому пареньку, но вы должны знать, что как только у него в руках появилось бы оружие, он первым выстрелил бы вам в спину, — бросил Виктор из-за плеча.
— Нам дадут оружие?! — воспрянул духом Мара. Он отер о штаны вспотевшие руки, улыбнулся и двинулся вперед.
— Дадут.
Ничего не происходит просто так. С неба зачем-то льет дождь, весна сменяет зиму, планеты крутятся вокруг Солнца, а машины убивают людей. Никто не рождается просто так — кроме таких, как я. Ошибка системы не имеет причин, каких-то сакральных значений или хоть какой-либо пользы. Это космический мусор, попавший в двигатель межпространственного корабля. Он ломает систему, нарушая слаженный ритм мирового порядка. Может, ошибок накопилось так много, что систему настала пора перезагрузить?
Мы оставили лежать его там, в сумерках. Небо полностью затянули облака, досрочно приближая ночь. Мы шли практически вслепую, стараясь держаться дороги. Потому что знали, если собьемся с пути — поделиться энергией друг с другом у нас не получится.
Глава 7
Теперь уже навсегда, окончательно и бесповоротно. Больше никакого бега наперегонки с собственными демонами. Никаких попыток спастись в поэзии, музыке и голосе. Надежда умирает последней. Так, кажется, говорят. Моя надежда помогала дышать все это время. Вдох, еще один, и еще. Я понял это, когда потерял ее. До этого она жила во мне и задавала вопросы, как и полагается тому, кому не все равно. Что, если это однажды закончится? Что, если я проснусь, а вокруг тишина — чудо, не попросившее за себя непомерную цену? Что, если…
Рухнувший мир вспыхивал красными, черными и серыми красками. Когда с неба повалил пепел, я увидел в нем свое отражение. Что внутри, то и снаружи. Подобное притягивает подобное. Так, кажется, тоже говорили. Будто меня вывернули наизнанку и показали всем, что творится у меня в душе. Рано или поздно это должно было случиться.
Вот, я — две тощие, сверкающие ребрами собаки, жавшиеся друг к другу у обочины дороги. У одной до крови ободран бок, она волочила за собой правую лапу. Пепел смешивался с кровью, сбивая шерсть в колтуны. С другой шерсть лезла клочьями, оголяя воспаленную кожу, а у меня пылали легкие, уже не чувствующие воздуха. Наверняка, к вечеру одна из этих двоих издохнет, а меня накроет ломка.
И разрушенные дома с гроздью пулеметных очередей на стенах, и пологие холмы, утыканные лысыми деревьями, словно спичками, и сошедшие с ума вороны с блестящими глазами-бусинами… и мокрый пепел, превращающийся в черный дождь — тоже я. С черного неба падал черный дождь. Я провожу ладонью по бледной влажной коже, и лицо мое остается в темных разводах.
Иногда казалось, что нет конца этой рыхлой, мокрой, вздыбленной почве, похоронившей целый легион металлической плоти. Иной раз разорванная истлевшая кожа походила на человеческую, но люди не привыкли оставлять своих погибших. Тогда чьи эти белые кости, торчащие из-под чавкающей грязи?
«Мои», — подумал я и оказался, конечно же, прав.