На смену грязи пришли камни — малые и большие валуны, через один раздробленные взрывами. Где-то поблизости должна была находиться какая-нибудь скала, разбросавшая свои осколки по голой долине, но мы ее так и не встретили. Ветер донес до вспотевшей кожи сухой песчаный бриз. В горле засаднило. Еще несколько километров назад идеальное дорожное полотно начало рассыпаться. На выходе из зоны отчуждения в нем начали встречаться глубокие рытвины, в которых мог уместиться человек. На смену духоте пришел теплый воздух, дерущий сухостью ноздри и глаза. Яд остался позади. Вместе с ним позади остался и музей смерти. Отравленные земли не оставляли иных следов, кроме ржавого металла и голых до глянца костей. Но чем ближе к энергоблокам, тем сильнее чувствовалось движение войны.
Дорога петляла между песков тонкой змейкой. По пути мы встретили стадо оленей с пустыми взглядами. Они убежали сразу же, как только мы попытались приблизиться к ним.
— Пугливые какие, — сказал тогда Томаш. — Но было бы удивительно, если бы они полезли есть у нас с рук. Здесь не холеные земные зоопарки. Тем более, нам и самим-то есть нечего. Да, Виктор? Когда будет ужин?
— Хочешь есть? — без особого энтузиазма спросил Виктор.
Это был риторический вопрос: посмотри, вокруг — пустыня, будто говорил Виктор, у нас с собой только запасы воды и сахар. Какой еще ужин ты хочешь? Есть хотели все, даже он сам — и без того было ясно.
— От сочного стейка я бы не отказался, — прохрипел Томаш уставшими легкими. — Мы унюхали кое-что сочное перед самым отлетом, но нас, к сожалению, отвлекли. Если бы нам дали хоть какие-то пайки, я бы и не спрашивал. А так, с пулей во лбу или с пустым желудком посреди пустыни — разница не то, чтобы огромная. Конец-то один.
— Скоро нас заберут, — Виктор посмотрел на приборы. — «Скайблок» пропускает сигнал Конфедерации, я подал запрос о подмоге. Прибудем на место, там ваши подошвы поостынут.
— Где-то я это уже слышал.
— Другого ужина у меня нет — придется довольствоваться этим.
— Хороши союзнички, правда? — усмехнулся Томаш. — Земля достаточно близко, чтобы посылать сигналы и глушить небо, но слишком далеко, чтобы добросить до нас сухпайки.
— Так решила не Земля, — отрезал Виктор, и бывалый решил с ним не спорить.
Скорее всего, Марсу приходилось со многим мириться. Земная Конфедерация в союзниках — все равно что перетягивание каната из колючей проволоки. Побеждает тот, кто не опустил окровавленные руки. Но Земля действительно находилась гораздо ближе к Венере, и эту географию Марсу было никак не обойти. В небе царствовала Конфедерация.
— А куда побежали эти олени? — спросил Мара, — Я думал, они водятся там, где есть трава.
— Впереди Седна, — пояснил Виктор. — По крайней мере то, что от нее осталось. Травы там достаточно, на оленей как раз хватит. Но это все, кто выжил. Олени иногда выходят из города, но потом всегда возвращаются обратно. Выбор небольшой, если окружен зоной отчуждения.
— Если я был оленем, сдох бы первым, — ухмыльнулся Томаш. — Остаться должны были только волки, или медведи. Или кто там еще в зоопарках живет, у кого зубы и когти подлинней?
— Не после того, как «Венет» распылил вирус, — ответил ему Виктор. — Иммунитет оказался только у этих тварей. Но мне иногда кажется, что и они порядком пострадали.
— То-то я вижу, стоят и смотрят на меня, как неживые, — Томаш хотел было сплюнуть на сухой асфальт, но пораскинул мозгами и решил поберечь жидкость во рту. — Глаза стеклянные, будто и не понимают, на что глядят.
— Лучше к ним не приближаться.
— Это я уже понял.
Глядя на окружающее было трудно поверить, что где-то на Венере жили миллионы, еще не тронутые войной. Там, где царил «Скайблок», удерживая «Венет» в клетке без замка. Испытывали ли они страх? Я почему-то в этом не сомневался. Думается, каждый понимал, что рано или поздно прутья у клетки не выдержат, ведь они сделаны из того же материала, что и их враг. Миллионы существовали от долгого рассвета до долгого заката, ожидая своей участи. Ведь Земля не могла принять всех, а Марс был слишком мал и еще достаточно не окреп.
Нас забрали в нескольких километрах от цели. Я упал на дно кузова большого пикапа, выплевывая свои легкие. Вдалеке успела мелькнуть Седна — стеклянный город с гладкими боками. Будь на небе хоть немного света, он бы засверкал бликом тысячи зеркал, превратившись в мираж посреди пустыни. Сумерки превратили мираж в призрак. Я — пустынный город треснувших стекол, в которых отразилось множество моих лиц. Мы удалились от призрака, так и не успев приблизиться. Он остался позади бледной паутиной, со временем окончательно потерявшись среди песков.