Глава 12
Война — не поэзия. Война это взгляды. Они бывают грустными, радостными, со страхом или без, с верой и отчаяньем, живые или мертвые. Моя задача, чтобы последних было меньше всего. Каждый живой взгляд и меня делает живым, хотя бы какую-то часть меня… Будто система позволяет прикоснуться к себе и на мгновение я понимаю, как это — быть нормальным. Острое желание жить — да, это именно то, что испытывает каждый, спасенный мною. В эти моменты кажется, что я и сам хочу жить. Вслед за желанием жить веет свежий вдох надежды, разгоняющий яд внутри меня. Ради этого я бросаюсь в пекло, раз за разом вырывая у смерти свой заслуженный кусочек рая.
С каждым годом в моем собственном взгляде становится все меньше и меньше поэзии. Она уходит песком сквозь пальцы, унося с собой красоту. Я не скучаю по ним. На их место приходит надежда.
Спустя пять лет от моего тела не осталось ничего, что напоминало бы мне о прошлом. На место костлявому телу пришло крепкое, способное выдерживать большие нагрузки туловище. Как раз сейчас я напоминаю ему, для чего оно предназначено: каждое подтягивание вверх вызывает сладкую боль. Я взмок, но не от наркотической испарины. Капли пота текут по бледной коже, выбирая легкий путь между буграми мышц. В моей крови не было наркотиков с тех пор, как я сделал шаг назад, отказавшись пересекать заградительную черту. Слава оказалась не для меня, но за нее прекрасно справлялась молва. Еще одна грань славы, только передавалась она из уст в уста. Потому что мы лучшие.
Коршунов Артем Владимирович — капитан спасательного отряда «альфы» под маркировкой «зет»-отряда официальной юрисдикции Марсианского Союза. Когда количество звезд на моих погонах перевалило за четыре, я перестал их считать. Я сам стал тем, кого так люто ненавидел. Теперь это я спасаю плачущих детей на плакатах, и в моих глазах нет ни капли поэзии. Но мои герои хотя бы дышат настоящими легкими. Не скажу, что с этой стороны как-то по-другому. Скорее, все стабильней. Меньше сомнений. Есть цель и ты понимаешь, зачем она тебе. Как оказалось, нас много.
— Какая разница за какую мразь выступать, если она платит за то, чтобы закопать в могилу другую мразь? — я предполагал, что он скажет нечто подобное. Томаш первый, кто согласился существовать со мной в аду.
Когда я получил Марсианское гражданство, на меня обрушилась вся мощь Конфедеративной антипропаганды. Но Земля хотела сделать из меня шута, и вряд ли позволила быть кем-то иным. Марсу же нужна была эффективная боевая единица, а прославить он мог меня и на плакатах. С моим отбытием на Венеру на заводских стенах красной планеты прибавилась еще парочка-другая тысяч бесполезных картинок.
«Останемся «зетниками», как и были. Отстоем быть не худо, покуда ты жив, а вот менять счастливую букву на проклятую «альфу» плохая примета. Те ж дохнут, как мухи, — сказал Томаш тогда. — Мы — «зетники», и баста. Где-то я слыхал, что последние станут первыми». Иногда мне казалось, что он становится сентиментальным. Томаш пошел за мной, чтобы не идти в пекло с кем-то другим.
«Они все равно от меня не отстанут, пока я не похороню свои кости в этой гнилой земле. Лучше уж я прикреплю свой зад к тому, кто знает, куда идет. Глаза на затылке — полезная штука, зрячий», — скрипел стальной чешуей Томаш. Я так и не привык к его драконам.
Еще двоих — Донг Джана и Андрэ Нильсона я смахнул в команду после уничтожения одной из бригад «альфы», как крохи со стола. Брендан Каллахан был не лучше и не хуже остальных, мне просто понравилась его фамилия. Она звучала так, словно он будет отличным товарищем. В конце концов, я знавал его брата, и мы отлично поладили тогда.
— Капитан! Даурус вышел на связь. Он, вроде, не в духе… — Брендан всегда подскакивал с новостями возбужденный и взъерошенный, будто от этого зависела судьба всей вселенной. В какой-то степени он был прав, ведь каждая душа — вселенная. Сейчас в моем наушнике их было примерно полторы тысячи.
— Выведи на внешку, хочу, чтобы «Венет» слышал, — за пять лет я привык отдавать спокойные приказы.
Соскочил с турника, присев на лавку в пропахшей потом тринажерке. Рядом ронял слюни Лютый. Не имел привычки кормить его перед рейдом, он должен был накопить злость. Этого добермана я вынул из загона прямо в разгар подпольного боя, очередного на его веку. Однажды я уже сделал это, и повторить мне не составило труда. Это был тот самый пес, что рвал глотки из стали и проводов в «Лазурном безумии». Генномодифицированный, он имел стальную челюсть, мышцы и почти человеческую продолжительность жизни. Но все это было, на самом деле, совсем не важно. Главное, что он ненавидел. Я запомнил однажды, как он терзает железо и подумал, что его навык пригодится на поле боя. Еще никогда я не был настолько прав.