- Какой там шух, вещей давно нет. Вчера последние отцовские подштанники за два блина выменял, и те не донес до дома, пацаны по дороге отняли, пожаловался я.
- Шамать, поди, хочешь?
- А то как.
- Эх, ты, мелочь пузатая. Шустрить надо, не то всю семью загубишь!
Володька взял меня за рукав и увлек за собой к выходу с базара. На улице он вытащил из-за пазухи большую сдобную лепешку, разломил ее на две равные части и одну отдал мне.
- Прикапывай завтра по-утряне ко мне домой, - проговорил он, засовывая остальную половину лепешки опять себе под рубаху, - вместе потопаем на Хитрый.
Я не отказался от приглашения ни в этот раз, ни в последующие дни. Стали мы с Володькой друзьями и завсегдатаями рынка. Было мне в ту пору лет пятнадцать - примерно как и пареньку, что схватил нынче аккордеон с прилавка.
Воровали все, что попадет под руку, ничем не брезговали. Однажды утащили даже вязанку веников у какой-то бабки. Потом поменяли их на макуху.
Но, как говорят, всякому нечестному делу приходит конец. На какой-то мелочной краже оба мы с Володькой погорели и попали в детский арестный дом.
Здесь познакомились с беспризорниками, от которых наслышались всяких историй о "настоящих блатных - городушниках, ширмачах, фармазонах". Вот у тех житуха! Тысячами ворочают, на рысаках раскатывают, в ресторанах кутят, мороженым объедаются. Вот такими бы заделаться! И по выходе из "детприемника" мы вместе со своими новыми друзьями укатили странствовать по России. Что только не пришлось испытать за эти бесшабашные, переполненные тревогами годы!
Несколько раз за кражи я отбывал наказания в колониях для малолетних, устраивал оттуда побеги и снова попадал. Жил под чужими фамилиями, рос, дичал.
Вернулся в Москву, пошел в Колокольный переулок, но сестренок там не застал: их отдали в детский дом. Решил отыскать, да все "времени не хватало".
А тут снова сел. Очередной заход в Серпуховскии арестный дом был, можно сказать, случайным, взяли спящим во время облавы на беспризорных. Попервости думал - ничего не будет. Ну, подержат несколько дней и выпустят, улик ведь никаких нет. Однако обстановка неожиданно осложнилась. В общей массе гуляющей по двору шантрапы, меня узнал знакомый по прошлым "встречам" сотрудник Уголовного розыска.
И отправили меня в Болшевскую коммуну.
Сколько лет минуло с тех пор, сколько событий прошло перед глазами, представить трудно, а приезд в коммуну помнится так ясно, как будто происходило это вчера.
Большую группу из нового пополнения, и меня в том числе, определили учениками в столярный цех. Не сразу привыкли мы к работе. Руки, некогда умевшие с ювелирной осторожностью орудовать в чужих карманах, у верстака отказывались слушаться, не умели снять ровную стружку, направить нож в шерхебеле, фуганке, и мастеру цеха дяде Грише Свистунову пришлось немало приложить сил, чтобы по-настоящему "переквалифицировать" нас, передать все тонкости столярного ремесла. Долго никто из ребят не мог простой табуретки смастерить без его помощи, не мог, да и не особенно хотел. Слишком глубоко вошли в душу "прелести" свободной жизни. Тянуло вернуться "на волю", к другим "делам". Однако дни складывались в недели, недели в месяцы, мы начинали привыкать и к новой работе, и к жизни в коммуне. Воспитатели делали все для того, чтобы разбудить наши заскорузлые сердца. Без остатка отдавал себя нам Сергей Петрович Богословский. Он, казалось, рожден был воспитателем. К каждому коммунару имел индивидуальный подход, с каждым у него хватало времени побеседовать по душам. Немало пришлось повозиться Сергею Петровичу и со мной, однако не помню случая, чтобы я увидел его отчаявшимся. Он доверял мне, надеялся, что в конце концов и я стану человеком, нужным обществу. Я и теперь, десятки лет спустя, бесконечно признателен своему учителю.
Эти мысли вернули меня опять к парню, которому предстояло держать ответ за похищенный аккордеон.
Ему грозит тюрьма. "А что если он не такой уж и испорченный?" Мне захотелось помочь ему выбраться из этой беды, как когда-то помогли мне.
На другой день по приезде в Болшево я сразу же, не ожидая вызова, пошел в отделение милиции. Дсбился приема к начальнику. Долгим был наш разговор. Я рассказал ему о своей жизни, о своем беспризорном детстве, юности. Начальник понял мои намерения. Однако выразил сомнение, получится ли, дескать, толк из задуманного.
- Должен получиться, если отнестись к делу с душой, - настаивал я.
Мне пошли на уступки. Парня отпустили под мою ответственность. Из отделения мы вышли с ним вместе.
По моей просьбе Сергей, хоть и не очень охотке, поведал о себе.
Отец бросил их с матерью, когда Сергею не было и семи лет. С тех пор жили вдвоем. Мать прикладывала все силы к тому, чтобы выучить сына, привить сыну добрые, хорошие человеческие качества, и тем не менее чего-то недоучла. Она не сумела уберечь его от дурного влияния. Сергей рано начал курить, после окончания восьми классов бросил школу, сдружился с хулиганами, выпивохами. Под их "дружеской" опекой все больше вступал на скользкую дорогу жизни.
А тут еще беда стряслась. Возвращаясь с работы, мать попала под машину. Пролежала несколько дней в больнице и умерла. Так Сергей остался один сам себе хозяин. Начал воровать, сначала по мелочи, а потом и на крупные кражи перешел. Легкая жизнь понравилась ему. Если раньше ок пытался устроиться куда-нибудь на работу, то теперь об этом даже и попомышлял. "Набивать мозоли за какие-то жалкие гроши?" Воровать было гораздо проще.
Мне захотелось посмотреть, как Сергей живет, и мы пошли к нему на квартиру. Комната у него била запущена, пол не подметен, везде грязная посуда.
- Давай-ка тут порядок наведем, - сказал я. - А то ведь... неуютно.
Сергей побагровел:
- Что я, невеста?
Хотел что-то сдерзить, да видно неудобно стало: как-никак от тюрьмы спас. А я, словно не заметив, уже собирал посуду в мойку, принес с кухни щетку.
Не прошло часу, как комнату нельзя было узнать.
Между делом осторожно осведомился, чем Сергей занимается? Оказывается, ничем. "Работать ему надо", - подумал я, но сразу нажимать не стал. Прощаясь, пожал руку, дал свой московский адрес.
В зтот же день я отдал аккордеон в ремонт, разумеется" за свой счет. Вот тут-то и начали вновь, но уже активно, выражать свое недовольство коллеги по работе. Все дружно осуждали меня за "либерализм" по отношению к преступнику. Говорили, что зря я его вызволил, таких учить надо; во всяком случае я должен потребовать с него плату за починку инструмента, а если откажется - передать в суд. На глазах у зтих людей я проработал не один десяток лет и зарекомендовал себя только с хорошей стороны покладистым и коллективистским. Однако в этот раз я пошел в разрез с общим мнением, и это было для всех неожиданностью.
На выходной день я пригласил Сергея к себе домой в гости. Он приехал. В кругу семьи мы долго беседовали о жизни, о людях, о труде. Не знаю, было ли интересно слушать это самому Сергею, может, и нет, но он поддерживал наш разговор и даже высказал несколько интересных мыслей.
- А как ты, Сережа, посмотришь на то, если я сосаавлю тебе некоторую протекцию в устройстве на работу? - спросил я его, когда он стал собираться домой.
Сергей пожал плечами, и я понял, что он был не против. Мы договорились встретиться с ним на другой же день, там, в Болшеве. У меня была мысль сходить на завод, в котором я, будучи воспитанником коммуны, начинал свою трудовую деятельность.
Сергея приняли учеником токаря, он сам захотел приобрести именно эту специальность. Я встретился с учителем, к которому прикрепили его, с мастером цеха и попросил, чтобы они помогли ему в работе.