В центре все так же топтались. Лева скривился: разве это танцы? Так, потуги какие-то, пародия, суррогат.
А он любил танцы, ему безумно нравилось, позабыв обо всем, следить за уверенными, преисполненными чарующей грацией и внутренней силой движениями танцоров. Он не знал значения слова «хореография», но догадывался, что такие утонченные, изумительные по красоте и восхитительные по исполнению танцевальные па и элементы не сотворишь просто так, на пустом месте, из ничего, без изнурительных тренировок и бесконечных повторов одного и того же бессчетное количество раз. Он мог только догадываться, какой титанический труд скрывался под непринужденной легкостью и изяществом танцующих мужчины и женщины, когда эта легкость и изящество скользили буквально в каждом отточенном движении, завораживая и оцепеняя, и в результате Лева мысленно оказывался рядом с ними, погружаясь в танец, как в волшебный, чудесный сон, растворяясь в нем без остатка, повторяя про себя каждое выверенное движение, при этом искренне восторгаясь и буквально пребывая в экстазе от вдохновенной игры тел, а после окончания программы и сам был мокрым от пота и внутренне выжатым не хуже лимона, — ведь он искренне сопереживал, мысленно находился рядом, соучаствовал, и почти всегда, когда душевный подъем достигал своего наивысшего накала, кульминации, апогея, высшей точки, а растворение в танце становилось практически абсолютным, он мог с пугающей его самого легкостью, от которой так сладко замирало сердце, полностью, всецело отождествить себя с танцующей сейчас парой, с закрытыми глазами в точности повторить и воспроизвести все их движения от начала и до самого конца. При этом с бешено колотящимся сердцем.
Только вот наяву не дано ему было ничего подобного: у Левы напрочь отсутствовали как музыкальный слух, так и чувство ритма. И хотя он давно понял, что с ним что-то не так, что в организме у него какой-то разлад, но в голове постоянно звучала музыка, а тело — непослушное, скованное, будто чужое, незримо переносясь туда, в центр зала, в ослепительный круг света, где скользила и преломлялась в танце великолепная пара, — это тело непостижимым образом обретало вдруг и удивительную легкость, и гибкость, и свободу, и раскрепощенность. В такие моменты душа его пела и, ликуя, уносилась куда-то далеко-далеко. На самый край вселенной. И тогда он забывал обо всем на свете: не было старьевщика Левы, неудачника и никчемного человека, а было слияние с прекрасным, восхождение к самым вершинам искусства, полностью затмевающего этот убогий и ненадежный мир.
Но вот в реальности Лева даже близко боялся подойти к центру зала, вот почему бар-клуб Марка стал для него своеобразной отдушиной, а в какой-то степени и смыслом жизни: забившись в самый дальний уголок, он в мыслях делал то, что не в состоянии был совершить наяву. Только, к сожалению, случалось это не так уж часто. По банальной и для него лично весьма уважительной причине — у него просто не всегда имелись деньги.
Но теперь он был здесь, и теперь, весь в предвкушении, с нетерпением дожидался того момента, когда Марк объявит начало танцпрограммы, активирует голограф, и разговоры, шум, звяканье посуды постепенно сойдут на нет, и начнется наконец вечернее шоу-денс, единственное и неповторимое в своем роде. Бывший боцман, которому медведь тоже на ухо наступил, как и Лева, обожал бально-спортивные танцы, считая их по праву высшим достижением того, что человек может сотворить со своей пластикой и грацией, каких высот и вершин при этом достичь, оставаясь всего лишь в хрупкой и слабой человеческой оболочке.
Публика, надо отдать ей должное, во многом разделяла его мнение, и так же восторгалась, и так же завороженно смотрела, и так же зачарованно следила за каждым выверенным движением, но хватало ее, в основном, на первую часть. Марк как владелец всего заведения прекрасно отдавал себе отчет, что занимать танцпрограммой весь вечер — все же непозволительная роскошь, популярность бальных танцев еще не та, одной духовной пищей сыт не будешь, надо думать и о бизнесе тоже. Поэтому обычных зрителей, которые лишь приходили посмотреть кассету, но ничего при этом не заказывали, он не жаловал. Даже таких, как Лева, завсегдатаев. Но душа отчего-то требовала иного. Как и у Левы.
В нижних слоях атмосферы над большим городом капсула без особых усилий остановила свое безудержное падение, чтобы при помощи многочисленных датчиков — инвесторов и сенсоров слежения осторожно войти в специфическое эмоциональное поле планеты. А для эмооса внутри, который уже практически раскрылся для его восприятия и настроился на выполнение своей миссии, это поле к тому же было единственно возможным для существования, как воздух, которым дышали существа, населяющие эту планету. Именно люди, даже не подозревая об этом, обладали тем, что так необходимо было эмоосу.