С того вечера все изменилось, и они оба это чувствовали. Это было во взглядах, во фразах, в прикосновениях. Было все сложнее держаться дальше друг от друга и совершенно невозможно игнорировать это взаимное влечение.
Близилось Рождество. Волнительное предвкушение праздника неслось по венам игривыми пузырьками шампанского, отдавалось горьковатой сладостью на языке, кружа голову и наполняя душу чем-то озорным и немного тревожным.
В последний учебный день накануне праздника она задержалась в его кабинете, копаясь в сумке до тех пор, пока последний студент не вышел, оставляя их наедине. Отчего-то он волновался, подходя к ней ближе. Ее хотелось коснуться, обнять, поцеловать, но он не смел, и, любуясь румянцем на ее щеках, не сразу понял, что именно она спрашивает у него. А после, глядя на то, как она выходит из кабинета, не мог поверить, что в ответ на ее вопрос пригласил встретить Рождество вместе.
Он до последнего не мог поверить в то, что она пришла к нему, но вот она была здесь, и она флиртовала с ним. Робела от его близости, смущалась от его комплиментов, но сама тянулась к нему. Пусть неловко, пусть неумело, то и дело перебивая романтику разговорами, но это нельзя было спутать с простым проявлением дружелюбия. И тогда он ее поцеловал, – сначала нежно, мягко, пробуя вкус ее губ, как прежде она пробовала вкус вина, а затем настойчивее, почувствовав, как она сама тянется, раскрываясь ему навстречу.
Это было невероятно и слишком желанно, чтобы быть правдой, но это было так. Они целовались долго, жадно, до припухших губ, наслаждаясь долгожданной близостью, и его трясло от желания, когда, переместившись на диван, она сама стянула с него свитер, с любопытством изучая, гладя, лаская его тело. Потребовалось значительное усилие воли, и он едва не застонал от отчаяния, останавливая их обоих, когда ее прикосновения, утратив робость, стали неожиданно настойчивыми.
Так нельзя, она же еще ребенок…
Он не хотел торопить ее, он готов был ждать, но, встретившись на следующий вечер, она вновь вполне недвусмысленно дала понять ему, что хочет большего.
И он не сдержался, став для нее первым. Он был осторожен и терпелив, лаская и целуя ее вновь и вновь, и, даря ей удовольствие, сам потерялся в ее близости, забыв обо всем.
Они встречались каждый день, наслаждаясь друг другом. Любопытная, и в то же время восхитительно застенчивая, она, смущаясь, принимала его ласки, а он, словно мальчишка, каждый раз терял голову. Он любил ее снова и снова, осыпая поцелуями нежное гибкое тело, ласкал, обнимал, с восторгом видя то, как вновь и вновь она достигала вершины наслаждения в его объятиях.
Его забавляла ее манера говорить о чем угодно, скрывая неловкость. Она мило смущалась, видя его обнаженным, и старательно прикрывалась одеялом, хотя он без устали говорил ей, как она прекрасна. Только вот проходило время, а она сама так и не предпринимала попыток хоть что-то изменить в постели. Кажется, ее полностью устраивало то, что он был и инициатором, и главным исполнителем в сексе. И, хотя дарить ей удовольствие само по себе было приятно, он все чаще чувствовал себя так, будто он один был заинтересован в их близости. Он был терпелив… но, кажется, недостаточно. Ему хотелось научить ее физической любви, хотелось показать, насколько близость бывает многогранна и упоительна, но она раз за разом отказывалась от этого, кутаясь в одеяло и упрямо глядя на него своими большими глазами.
Раздражение накапливалось постепенно, и однажды вырвалось наружу. Он вспылил. Так глупо. Из-за его же собственной пустячной, как ему казалось, просьбы. Ему всего лишь хотелось услышать признание, что она хочет его, что она не меньше его жаждет их близости. Принимая его ласки как должное, она ни разу не обмолвилась об этом. Он мечтал об этом, мечтал о том, как услышит от нее эти простые слова, это признание. Нежно лаская, осыпая поцелуями ее обнаженное плечо, ее шею, он подбадривал ее, представляя, как восхитительно прозвучит ее голос…
Но она так неожиданно заупрямилась и он вспылил. Да, это было глупо, но он и правда не понимал, что такого особенного в пустячной фразе. Ему нравилось разговаривать во время секса, он всегда без стеснения говорил о своих желаниях, а все его прежние партнерши с удовольствием принимали эту игру, помогая друг другу получить как можно больше удовольствия. И вдруг такое детское упрямство, заставившее его растеряться. Ведь ей самой нравилось то, как во время ласк он говорил ей, какая она восхитительная, как сильно он хочет ее…
И вдруг «ей неловко»! После всех этих ночей секса, после всех откровенных ласк ей неловко попросить его о сексе? Это прозвучало как насмешка. В тот момент все игривое настроение исчезло, оставив глухое раздражение. Все это время она так старательно доказывала свою взрослость, что он и забыл, какая она на самом деле еще ребенок. Он отправил ее домой на такси, боясь наговорить ей лишнего, а на следующий день вдруг понял, что она избегает его. Она не отвечала на звонки и сообщения, и он решил, что стоит дать ей время остыть, но и после каникул она старательно делала вид, что они друг другу не более чем профессор и студентка. Он хотел поговорить с ней после лекции, но она, подхватив сумку и тетради, проигнорировала его попытку примирения.
В этой игре участвовали двое, и он сделал свои десять шагов к примирению, но так и не дождался ответного хода. Что ж. У него тоже была гордость. Он принял правила игры, и оставил ее в покое.
Оставил, несмотря на пустоту внутри.
Отпустил, несмотря на бессонные ночи. Он боялся уснуть, потому что в каждом сне была она, а утро приносило горькое разочарование пробуждения.
Дал уйти, несмотря на злость – на себя, на нее, на этот гребаный мир. На гребаную гордость.
Может быть, он был неправ. Может быть, была не права она.
Она хотела, чтобы он относился к ней, как к взрослой, но сама же пошла на попятный, стоило ему попросить ее поступить по-взрослому.
Фонарь за окном давно погас. Узкий краешек восходящего солнца показался над крышами.
Сигарета давно потухла, осыпавшись невесомым серым пеплом. Почти нетронутый кофе остыл, оставив узкий подсохший ободок внутри кружки. Ступни замерзли, кожа на плече была ледяной, потеряв чувствительность из-за близости холодного стекла.
Он дождался ее выпускного. Вчера он смотрел на шеренгу вчерашних студентов в нелепых шапочках и мантиях, но видел только ее.
Через несколько часов на стол президента Гарвардского университета попадет его заявление об увольнении.
Слишком много тяжелых воспоминаний теперь крылось за этими стенами.
Жаль, от себя не убежишь с такой же легкостью.