На казнь Майрамбека Ташиева, в допросе которого когда-то принимал участие, я поехал лично. Ранним апрельским утром, пока дети еще спали, я позавтракал, надел новенькую форму, еще с вечера отутюженную женой (китель, голифе темно-синего цвета – именно такого цвета была форма военизированных подразделений моего министерства – и сапоги из натуральной кожи). Попрощался с Иришей и спустился на лифте вниз. У подъезда меня ждал все тот же личный шофер, но теперь на «УАЗе».
Дорога была утомительной, на разбитом асфальте трясло нещадно. Проблема с дорогами в России, видимо, вечная и нерешаемая. Да и автомобили у нас делать никак не научатся… К первому КПП мы подъехали в одиннадцать вечера. Часовой тщательно проверил все документы, несмотря на то, что я был руководителем министерства. В общем-то, он молодец. Когда мы пересекли ворота, трясти стало еще сильнее. Меня здорово укачало. Наконец, показалась сторожевая вышка второго КПП. «УАЗ» осветили яркие лучи прожекторов. После проверки документов, миновали и его. Перебрались через мост и после третьей проверки документов въехали на территорию лагеря. Нас уже ждал комендант – подполковник Ивин – полный мужчина пятидесяти лет с пышными усами. Когда я вылез из машины, он вытянулся в струну и приложил руку к фуражке.
– Здравия желаю, гражданин министр по делам национальностей! – поприветствовал он.
Я отдал честь и протянул ему руку. Ивин расслабился, пожал ее и начал докладывать о состоянии дел в подведомственном ему лагере.
– Нарушения здесь просто невозможны, даже теоретически, – поведал подполковник. – У нас тут порядки очень строгие: шаг влево, шаг вправо, как говорится, – он хохотнул. – Все распоряжения четко выполняются. Заключенные лишены возможности общаться между собой. Целый день в блоках стоит идеальная тишина. Нарушил тишину – пожалуйте в карцер. Душ раз в месяц, под конвоем, по два человека. Первая двойка помылась за пять минут, завели их в камеру, заперли, только после этого ведут следующую двойку. У чурок нет ничего, кроме штанов и фуфаек. Им даже обувью с жесткой подошвой пользоваться запрещено… вон, зимой ноги каким-то тряпьем обматывали. Так что, Олег Николаич, у них нет ни единой возможности изготовить какое бы то ни было оружие, а уж тем более организовать побег.
Мы делали обход лагеря. В свете прожекторов блестела колючая проволока, пущенная в несколько рядов по верху толстой крепостной стены. На смотровых вышках чернели фигуры часовых с пулеметами. Когда комендант замолкал, ничто не нарушало гробовой тишины, кроме шуршания сапогов по гравию пешеходных дорожек, даже ветер – в эту ночь был полный штиль. На плацу уже ждала своего гостя виселица.
Спал, а вернее дремал, я в ту ночь в кабинете коменданта, на стареньком диване. Водитель ночевал в машине. Рано утром, еще до того, как на горизонте появились первые лучи солнца, я проснулся. Меня по-прежнему обволакивала звенящая тишина. Умылся, вышел на улицу. На удивление, водитель тоже не спал – кряхтя, делал зарядку возле автомобиля. Увидев меня, он встал по стойке «смирно».
– Расслабься уже, Паш, – сказал я, подходя ближе.
Он выдохнул, а потом спросил:
– Может, позавтракаем, Олег Николаевич?
Я неопределенно пожал плечами. Тут же из багажника Паша извлек пакет, в котором лежали постные галеты и термос с чаем, предусмотрительно взятые с собой шофером. Чай, конечно, остыл, а галеты были чересчур твердыми и безвкусными, но уж лучше такой завтрак, чем никакой.
В семь часов объявился Ивин.
– Гражданин министр… а также гражданин шофер, – обратился он к нам с Пашей, – не желаете посетить офицерскую столовую, позавтракать?
– Нет, спасибо, – отказался я. – Мы уже поели, – от этих слов Паша тяжело вздохнул.
Вскоре я смог пронаблюдать за сменой караула и утренней перекличкой заключенных. Примечательна она была тем, что перекличка проводилась прямо внутри блоков в то время, как заключенные сидели в камерах. Охранник подходил к смотровому окошку и громко произносил фамилии. Заключенные вставали у стены напротив двери и также громко отвечали «я!».