Ровно в половине девятого на плацу с трех сторон от виселицы, по периметру, построились все свободные от дежурства офицеры. Без десяти девять два конвоира вывели Майрамбека. Он сильно похудел с момента нашей последней встречи. На месте одного глаза сияла дыра. Волосы и борода стали длинными и спутанными. Ташиев маленькими шажками семенил в направлении виселицы. Бойцы, держа под руки, буквально подняли его и поставили на высокую табуретку. Третий солдат, поджидавший на стремянке, накинул петлю смертнику на шею и немного затянул узел. Только теперь я заметил, что ступни басмача обморожены и покрыты язвами. Комендант напоследок стал зачитывать приговор:
– По решению суда, Ташиев Майрамбек Анзурович, осужденный за особо тяжкие преступления против русского народа, – таджик бегал глазом по шеренгам офицеров, пока не заметил меня, – приговорен к смертной…
– Будь ты проклят! – яростно выкрикнул Ташиев, сверля меня взглядом. Я стоял расслабленно и не подал виду. – И ты, и дети твои!
Военные стали переглядываться и коситься на меня.
– Продолжайте, гражданин подполковник, – спокойно скомандовал я Ивину.
– Приговорен к смертной казни…
– Я уже заплатил за все свои грехи, я пережил ад на земле!..
– …через повешение, – теперь бесстрастно зачитывал комендант. – Приговор будет…
– …и теперь Аллах меня встретит на пороге своего царства…
– … приведен в исполнение двадцать третьего апреля…
– …а тебе еще предстоит расплачиваться за все зло, что ты приносишь в этот мир!
– …в девять-ноль-ноль по московскому времени!
Потом Ивин посмотрел на часы, и, когда минутная стрелка приняла ровно вертикальное положение, он кивнул бойцу, который набрасывал петлю на шею приговоренному к смерти. Тот одним пинком выбил табурет из-под ног Майрамбека. Некоторое время таджик дергал ногами в агонии, но потом обмяк. Его кишечник с характерным звуком освободился от сдерживаемых до сих пор масс, по штанам потекла моча.
– Твою мать! – тихо выругался комендант. – Даже сдохнуть по-человечески не смог. Напоследок обязательно надо было нагадить. Нет чтобы желудок освободить заранее…
Я попрощался с Ивиным, сел в машину и направился обратно в Москву. На душе было скверно.
Когда мы пересекли МКАД, меня осенила мысль: таджик-то говорил без малейшего акцента, на чистом русском языке. Да и хрен с ним теперь!
В тот год Кирилл пошел в первый класс. Первого сентября мы с Ириной торжественно повели его на линейку. В актовом зале старинного здания, где организовали школу №1 города Москвы (находилась она в пешей доступности от нашего дома), было много народа: из детей организовали несколько первых классов. Почти каждого школяра привели родители, лишь нескольких – бабушки и дедушки («Вероятно, родители не пережили войну», – пронеслась мысль). Присутствовавшие мужчины были, в основном, военными и сотрудниками моего министерства – старшими офицерами, или чиновниками разной степени важности. Я вальяжно вышагивал в своей парадной форме и блестящих сапогах, держа за руку сына. Завидев меня, мои подчиненные тут же вытягивались по стойке «смирно» и здоровались. Я в ответ кивал головой. Ирина улыбалась и несла Сережку на руках. Кирилл молчал и смотрел себе под ноги.
Мы с Ирой и Сережей встали в первом ряду, когда детей выстроили в линейку.
– Какой ты у меня большой начальник, – тихонько промурлыкала мне на ухо жена и поцеловала в щеку.
– Дорогие дети! Дорогие родители!.. – начала с энтузиазмом речь директор.
Теперь мы все внимание устремили на детишек. Эти маленькие человечки стояли и испуганно озирались по сторонам, как затравленные зверьки.
Первым рассказать стишок выпала честь Кириллу. А я даже не знал, что мой ребенок готовит какую-то самодеятельность. Отвратительный отец! Сын вышел в центр зала и начал что-то бубнить себе под нос. Несмотря на то, что директор держала у его рта микрофон, ничего невозможно было разобрать.
– Мы с ним так долго репетировали дома, – прошептала Ирина. – И у него ведь хорошо получалось, а тут он застеснялся, затушевался…
Потом еще какая-то девочка рассказала другой стих, но и у нее это вышло не намного лучше. После этого Кириллу дали колокольчик на ручке, директриса взяла его за руку, и они начали обходить ритуальный круг. Сынишка смотрел себе под ноги, слабо махал рукой, отчего звон был тихим и вялым. Ему подсказывали мы с Ириной, учителя и другие родители, чтобы он улыбнулся и звонил сильнее. «Праздник же», – буркнул кто-то в толпе взрослых.
И тут на меня нахлынули воспоминания, да такие яркие, словно это было вчера: я сижу на плече одиннадцатиклассника и даю «первый звонок»; точно так же разные учителя и родители жестикулируют и просят улыбаться.