– Соболезную.
– А?!
– Соболезную! – громко повторил я.
– А-а-а… ага… спасибо.
Квартира была маленькой, но очень уютной.
– Ты, поди, голодный? – спросил друг, пока мы раздевались в тесной прихожей.
Я лишь неопределенно пожал плечами.
– Сейчас, подожди. У меня есть картошка с тушенкой – вкусная вещь! – он хохотнул, но хохот этот напомнил хрипы, вырывающиеся из легких.
За столом я молча ел и слушал друга детства.
– Когда заваруха вся началась, я прапорщиком служил в армии. Ну, наши все почти поголовно пошли за Рабочей партией, за новый режим воевать стали. Ну, я сначала-то в Поволжье воевал, а потом меня кинули на восток, в нашу область – тут же самые ожесточенные бои шли. Кстати, тот дом, который ты разглядывал, знаешь, как сломали?
– Ты, вроде, сказал, что бомбой?
– Глубоководную бомбу на него скинули. Так часто делали. Любимая игра авиаторов. Бомба, как игла, прошивает здание на несколько этажей вниз, а потом взрывается. И все, здания нет… или какой-то его части. Это мне мама рассказывала. Она-то все своими глазами видела. Ну ладно. Я-то чего? Воевал, значит, воевал. Область нашу освободили, дальше на восток продвигались, а нам навстречу продвигаются китаезы, значит. Давим мы с двух сторон врага-то нашего. Хм. Врага… Таких же русских, как и мы с тобой. Черные-то все уж к тому моменту слиняли на свои родины. Ну да ладно! Давим мы, значит, врага, а он отступает, да дороги минирует. И вот как-то раз боец из моих наступил на противопехотку. Ну, его-то в клочья порвало – во все стороны света разлетелся, а я неподалеку шел, так и меня зацепило, – Дед провел левой, обезображенной же рукой, по шрамам на левой стороне лица. – Бляха! Очнулся когда, думал, что в ад попал. Все болело и дюже жгло все органы, всю кожу. Потом оказалось, что в больничке я. Тут же, у нас, в военном госпитале. Повезло мне. Из полевого как раз вертушка уходила сюда, меня и впихнули с остальными раненными.
У меня внутри все похолодело. Стало очень жалко друга. Тем временем, он продолжал:
– Ну чего, значит? Контузия сильная была – вот слух-то и нарушился. Пол тела обгорело, осколками еще изрезало. Короче, списали меня со службы и отправили к матери. Мать седая вся была уже. Сама еле войну пережила… Ну да не будем об этом.
Он замолчал. Я отвел взгляд на окно.
– Я уже и не думал, что с тобой еще встретимся когда. Ты же министром нынче стал. Чего, думаю, тебе в нашей дыре делать? У нас ведь как была дыра до войны, так дырой и осталась. Место тут такое… гнилое. Помнишь, сколько всегда было мусора на улицах в наше детство?
Я покачал головой, хотя сам никогда на такие мелочи не обращал внимания.
– Так его столько и осталось. Я же дворником по утрам-то батрачу. Ну, пенсию получаю, конечно, по инвалидности, но маловато ее, кушать-то повкуснее хочется. Вот, подрабатываю, значит, – он хмыкнул. – Люди здесь не поменялись – как гадили, так и гадят. Власть может меняться, но когда она не ведет работу с людьми, то люди остаются прежними. А работа-то с народом и не ведется, у нас тут, во всяком случае. У вас там, в Москве, поди, уже и коммунизм построили? – он засмеялся, потом смех перешел в кашель. – Или этот… как его… фашизм? – он по-прежнему улыбался однобокой улыбкой. Я ничего не ответил, только серьезно посмотрел на него. Он же заключил: – А у нас тут ни коммунизм, ни фашизм, нихрена не строится. Только чиновники – крысы эти проклятые – деньги прут из казны. Видать, это у России судьба такая – постоянно быть обворованной чиновниками. Нет, конечно, не в таких размерах воруют, как раньше было, при старой власти, но все равно тащат потихоньку. Ну да ладно! – он махнул рукой, бросил на меня быстрый взгляд и сменил тему:
– Вышел сегодня в магазин. Смотрю, а возле разбитого дома стоит знакомый человек. Сперва-то я подумал, что ошибся – ну нечего делать здесь такому начальнику, – какая-то брезгливость появилась в его голосе на слове «начальник». – Ты ж, поди, в Кремле нынче сидишь? – и насмешка.
– Не совсем.
– А?!
– Нет, говорю! Не в самом Кремле. Но недалеко от него.
– А-а-а… ну вот… а здесь-то ведь дыра настоящая. Нечего, думаю, Олегу тут делать. Нечего! А потом пригляделся – все-таки ты это. Ну, думаю, дай хоть поздороваюсь с большим человеком. Вот.
Он отпил чай из кружки, а потом спросил:
– Так ты чего приехал-то?
– Родителей я хочу найти.