– Она вчера хотела приехать к тебе, но я отговорил – все равно не пустили бы.
– Ясно.
Мы перекинулись еще парой фраз, а потом я ушел, пообещав в следующий раз приехать со Светой.
Обещание я сдержал. Света долго плакала, увидев безнадегу и бесконечную тоску в глазах друга. В тот же день бессонной ночью я сидел за своим столом в полной тишине и темноте. Рудольф спал. Я смотрел в окно. Шел дождь. Думал о Свете. Очень хотелось оградить ее от всего этого зла. Но возможности не было. Хотелось спасти Костю, но возможности, опять же, не было. И тут я заметил, что с неба стали срываться хлопья снега, смешиваясь с дождем. А потом и вовсе пошел снег. Такой красивый, белый, чистый. Сердце сжалось, и я тихо заплакал. Слезы на время очищали душу от бесконечных терзаний. Вскоре я уткнулся в стол, постепенно успокоился и не заметил, как уснул.
Началось очень тяжелое для меня время: я метался между институтом и больницей, по ночам делал домашние задания, иногда ездил на разгрузки фур. Со Светой виделись только по выходным. Как правило, встречались и ехали к Косте. Я стал раздражительным от постоянного недосыпания и нервного напряжения. Порой после посещения нашего друга я начинал ворчать на девушку из-за какой-нибудь ерунды. Она сперва терпела, но потом начинала отвечать на мои упреки. В итоге муха очень быстро превращалась в слона. Поругавшись, мы разбегались в разные стороны. А потом я отходил, все обдумывал, называл себя дураком, звонил пока еще своей девушке, извинялся. Она прощала. Каждый раз. Возможно, понимала, насколько мне тяжело приходилось в ту пору. С Рудольфом виделись редко, а еще реже общались – дома я практически не бывал. Довольно часто пересекался с Костиными родителями в больнице. Узнать их было трудно – они постарели. Отец – Николай Петрович – стал совсем седым. Лица, и у него, и у матери – Антонины Михайловны, – изрезали морщины. Невыносимо тяжело было смотреть на них. Глаза Костиной мамы всегда были красными от слез, пролитых по сыну. Родители не жалели денег на его лечение. Отец, как мне однажды призналась Антонина Михайловна, когда я в очередной раз пытался поддержать и успокоить ее, уезжал в наш городок и продал все, что смог: старенький автомобиль, бытовую технику, даже некоторую мебель. У них не было больше денег. Но их это совсем не волновало. Ради единственного сына родители готовы были пожертвовать чем угодно и заплатить любую цену, лишь бы он жил.
Я закрыл зимнюю сессию на удивление легко. Возможно потому, что мне было наплевать, как я сдам экзамены, да и сдам ли их вообще. Дни проходили однообразно. Я ничего не замечал вокруг. Новогодние праздники прошли безрадостно. А зима, тем временем, все наметала сугробы.
Каникулы провел в Москве. Пролетели они, как фанера над Парижем. Я практически не отдыхал. Проводил много времени в больнице, рядом с другом. А потом начался очередной семестр. Мы только приступили к учебе, когда Москва содрогнулась от ужаса нового теракта: на перегоне между станциями метро «Автозаводская» и «Павелецкая» смертник привел в действие взрывное устройство, начиненное болтами и шурупами. Погибли 42 человека, около 250 были ранены. Позже сообщили, что теракт раскрыт. Лишь в 2007 году его организаторы будут приговорены к пожизненному заключению.
Потом весна превратила снег в воду, молоденькая травка начала проклевываться из земли. За это время мы успели пару раз сильно разругаться со Светой. А причинами были мои ревность и глупость. Светка с одногруппниками собирались куда-то уехать на Восьмое марта.
– Давай, поезжай, – язвительно согласился я. – Тебе же плевать на друга. Небось, не дождешься, когда же Костя сдохнет.
И пошло-поехало. Разругались мы очень крепко. В итоге Светлана дала мне пощечину и в слезах убежала. Мы не разговаривали несколько дней. Потом помирились, но неприятный осадок так и остался на душе. Мы сильно отдалились за прошедшие месяцы. Перестали целоваться, редко держались за руки. Нежность ушла, а без нее о нормальных отношениях можно было забыть.
Когда курс лечения подошел к концу, мой друг был лысым, как бильярдный шар. Он очень сильно похудел – стал похож на узника Освенцима. Глаза ввалились, кожа стала необычайно бледной. Завидя меня, Костя изможденно улыбался. И я улыбался в ответ, но внутри все холодело. Однажды я увидел возле входа Николая Петровича. Он нервно курил, глядя в пустоту. Был чересчур мрачен. Пальцы тряслись.
– Здравствуйте, – поздоровался я.
Тот лишь молча пожал мне руку. Я собирался было пройти внутрь здания, но что-то заставило меня остановиться.
– Что-то случилось?
Рука его задрожала еще сильнее.
– Врачи сдались, – наконец, ответил мне Костин папа.