Родители прошли к деревянной, сколоченной на скорую руку, лавочке и, счистив с нее снег, сели. Николай Петрович обнял за плечи Антонину Михайловну. Оба в глубокой задумчивости неотрывно смотрели на черно-белый портрет сына.
«Светка замуж вышла и уехала за бугор, – продолжал я мысленный монолог, веря… надеясь, что он откуда-то сверху видит нас и слышит нас и наши мысли. – Я чуть из «универа» не вылетел. Бухал. С бабами разными трахался. Настя… Может, помнишь ее? Напротив меня живет. Она помогла справиться с ситуацией. А вообще, хреново мне, брат. Очень хреново. Но ничего. Пройдет. Ты там не скучай. Мы обязательно увидимся! Не сейчас. Позже. Но увидимся»
Я поднялся. Родители тоже встали. Мы уже, было, направились к выходу, как Антонина Михайловна сказала:
– Подождите, – и начала рыться в сумке.
Потом направилась к могиле с чем-то, зажатым в кулаке.
– Вот, сыночек, – дрожащим голосом обратилась она к фотопортрету, – твои любимые, – и положила возле креста две конфеты «Белочка».
Николай Петрович подошел к ней. Антонина Михайловна поднялась, муж левой рукой обнял ее за плечи, и они медленно пошли по тропинке в сторону выхода с кладбища. Я медленно плелся за ними следом. Она беззвучно плакала, а потом сквозь слезы с трудом выговорила:
– Коль, помнишь, как Костик… – всхлипнула, – когда маленьким был… в буфет лазил со стула… за этими вот конфетами… «Белочка», – и тут она остановилась, уткнулась мужу в вытертую куртку и зарыдала. Он крепко обнял жену, а у самого слезы медленно скатывались по щекам и скрывались в густой щетине.
– Ну, – он слегка похлопал супругу по спине. – Тонь, ну все. Успокойся.
Ни один писатель – «властитель дум и повелитель слов» – не смог бы выразить, насколько мне было жалко эту скоротечно состарившуюся пару, потерявшую единственную надежду, единственный лучик света и счастья, единственный смысл всей их жизни.
Пока мы ехали назад, я ясно ощущал в автомобиле холод. Нет, не тот зимний холод, который в наших краях мог царить в течение полугода, пока не приходила весна, а следом за ней жаркое лето. Вовсе нет. То был душевный холод, который мог царить и в самую знойную пору года. В воздухе витали именно такой холод и безнадега. Не было никакой злости. Просто невыносимое ощущение безвыходности. Когда старая «пятерка», дышавшая на ладан, остановилась возле моего дома, я быстро поблагодарил Костиных родителей и ретировался. Легкий морозец взбодрил меня. Я зашагал домой. Больше Костиных родителей не видел. Тяжело для меня прошла последняя встреча.
За все каникулы я ни разу не встретился с прежними друзьями. Просто ел и спал, смотрел телевизор, ходил проведать бабушку с дедом. А потом сел в поезд и поехал в столицу.
Рудольф домой так и не улетал – слишком накладно обходилась ему дорога до Владивостока. Мы сильно отдалились за прошедший семестр. Поэтому особой радости он не выказал, увидев меня. А потом и вовсе куда-то ушел. Я решил дойти до Насти. Постучал ей в дверь. Тишина. Еще раз постучал. Никаких признаков жизни в комнате.
«Еще не вернулась с каникул», – подумал я.
Мне было тоскливо и скучно. Решил дойти до ярмарки за продовольствием и пивом.
В овощном ларьке попросил взвесить два килограмма картофеля. Толстая продавщица – лицо явно кавказской национальности – начала накладывать сей продукт в пакет. Я стоял, вспоминая, как жарила картошку Света, когда мы учились на первом курсе. Тогда мне это блюдо казалось пищей богов.
«Светка… где и кому теперь ты готовишь ужины? Как ты теперь живешь?» – от этих воспоминаний и мыслей неожиданно кольнуло сердце. Я только резко выдохнул воздух и стал медленно глубоко вдыхать-выдыхать, стараясь успокоить расшалившиеся нервы.
– Что ты вздыхаешь? – недовольно фыркнула продавщица.
– Что? – я не понял, ко мне были обращены эти слова или к кому-то другому.
– Что, нэдаволэн чэм-то? Тогда ыды атсуда! Я тыбе и нэ буду нычэго продават!
– Вы это мне? – еще раз захотел удостовериться я.
– Тыбэ, тыбэ! Вздыхает он!
– Вы, вообще, в своем уме? – я начал свирепеть. – Это мое личное дело, как дышать!
– Ыды атсуда! – «тявкнула» жирная баба.
– Вы вообще охренели, что ли?!
– У тэба праблэмы? – услышал я справа от себя сиплый голос. Возле меня стоял не менее толстый лысый кавказец с сизой щетиной.
– Да, бл…! Проблемы! Какого хрена мне не продают картошку?!
– У тэба праблэмы? – вновь спросил он, словно и не слышал меня.
На нас стали оборачиваться прочие покупатели и продавцы.
– Я хочу купить картошку. Объясните этой даме, – я указал рукой на высунувшуюся голову борзой торгашки, – что так работать, как это делает она, неприемлемо.