Огромная толпа вокруг замерла, ловя каждое слово Коршунова. И он почувствовал, как у него в груди рождается что-то… волна ликования, рвущаяся наружу, подобно боевому кличу…
Но Коршунов справился. И помог ему Комозик, которого ораторствование Алексея ничуть не зацепило. Плевать было риксу герулов на всю эту патетику. Он просто ждал, когда Коршунов выговорится, чтобы перехватить инициативу и навязать Алексею собственную волю. Или убить. Крутой мужик, который знает только свою волю, свое «я хочу!».
Чем-то он напомнил Алексею бойца-тяжеловеса, который равнодушно игнорирует удары более легкого противника, знающего на опыте, что непременно решит дело нокаутом.
«Ладно, — подумал Коршунов. — На твоей самоуверенности мы и сыграем».
Он не видел тысячной толпы вокруг — только тех, кто стоял в первых рядах. Но он слышал ее дыхание. Чувствовал ее силу. Если большая часть этих воинов будет на стороне Коршунова, если он сумеет связать себя с ними, то Комозику просто не позволят разделаться с Алексеем!
— Слушай меня, рикс Комозик! — звонко и четко произнес Коршунов, обращаясь, разумеется, не к Комозику, а к толпе. — Я никогда не назову трусом воина, который отступил, вместо того чтобы умереть бессмысленно и бесславно! И я не знаю никого, кто назвал бы твоего Скулди трусом!
Он сделал паузу, оглядел тех, кто стоял перед ним: ну, никто не желает возразить? Никто, естественно, возражать не стал. В том числе и Комозик, которому было бы уж совсем глупо оспаривать данное утверждение.
— Я знаю, что говорю, рикс! Я знаю, что говорю и что делаю! Я знаю, что делаю. И если мой рикс Одохар не препятствует мне, то не тебе, рикс герулов, стоять у меня на дороге!
— А не то — что будет? — недобро усмехнулся Комозик. Он наконец дождался своей реплики и явно шел на конфликт, зная наверняка, чем закончится его поединок с Алексеем.
— А не то я тебя убью, — негромко, но внятно произнес Коршунов. — Я тебя убью, потому что сейчас, — тут он повысил голос, — на чаше весов — жизнь моего родича Агилмунда! Жизни моих друзей Ахвизры, Скубы и Красного! И моя клятва!
Коршунов шагнул вперед (правая рука в сумке нащупала рукоять пистолета), поглядел на Комозика снизу вверх и произнес совсем тихо, так, что в общем гуле его услышали только Комозик и, может быть, Одохар с Травстилой, которые стояли с ним рядом:
— И не думай, что я стану драться с тобой на мечах, рикс герулов. Я тебя просто убью. Я тебя, мудака, просто пристрелю! — добавил он по-русски, благо никто из боранов не мог его услышать. — Вышибу мозги на хрен!
Комозик, разумеется, не был трусом. И, разумеется, он знал, что Коршунов — не бог весть какой фехтовальщик. А он, рикс герулов, признанный поединщик. Настолько признанный, что за последние несколько лет лишь один воин осмелился бросить ему вызов. Вынужден был бросить ему вызов. Воином этим был «мирный» вождь герулов, тоже боец изрядный. Вернее, был изрядным бойцом, пока Комозик его не прикончил. То есть у рикса герулов не было совершенно никаких причин опасаться поединка с Коршуновым. Но вероятно, услышал Комозик в голосе Алексея что-то такое или в глазах прочитал… Все-таки Комозик был рикс, следовательно, обладал и интуицией, и умением разбираться в людях. Возможно, он вспомнил, что Аласейа-Небесный Герой в гневе мечет пламя… или сообразил, что своими словами Коршунов связал свою жизнь с четырьмя другими, и убей сейчас Комозик Алексея, на него тотчас обрушится совокупный гнев гепидов и готов. (Боранов, в связи с их малочисленностью, можно пока в расчет не принимать. Пока…) А возможно, вспомнил, что Аласейа — не сам по себе, а дружинник Одохара, а Одохар вряд ли спокойно отнесется к убийству своего дружинника. В общем, заколебался рикс герулов… но ему очень не хотелось «потерять лицо»…
Помог Травстила.
— Клятва священна! — прогудел кузнец, перекрыв прочие голоса. — И родство священно! Так повелели боги! Дайте ему дорогу!
И, слегка отодвинув в сторону вождя герулов, подошел к Коршунову, подставил сцепленные руки для опоры:
— Езжай, Аласейа! — И, вполголоса: — Надеюсь, ты сумеешь вернуться…
— Конечно я вернусь! — Коршунов оттолкнулся от ладоней кузнеца и взлетел в седло «запасного» коня. — Я вернусь! (Ласковая улыбка — Анастасии, уверенная — Одохару.) И я вернусь не один! — Коршунов ударил каблуками сарматского жеребца, послав его прямо в толпу. — Дорогу!
И толпа раздалась, пропуская «исполнителя воли богов».
Теперь Коршунов видел их всех: тысячи обращенных к нему лиц, молодых и постарше, бородатых и безбородых, раскрашенных, татуированных, суровых, ожидающих…