В тот день Оксана Викторовна, высмеяв его каракули, заставила у доски выписывать эти загогулины раз за разом. Рука его от напряжения устала, занемела. Непослушные пальцы подрагивали, и получалось, наоборот, только хуже, но она все равно его не отпускала. «Пока не напишешь, как надо, на место не сядешь!».
За спиной хихикали, говорили обидное, а она словно не замечала. Митя не выдержал. Швырнул маркер и, едва сдерживая слезы, самовольно сел на место.
– Это что за психи? – разозлилась Оксана Викторовна.
Подошла к его парте, взяла за рукав, потянула за собой в дальний конец класса. Там поставила его в угол.
Минут через пять урок закончился, но выйти она не позволила.
– Будешь стоять всю перемену носом к стене!
Ребята, пока он стоял в углу, его донимали, дразнили психом, подбегали сзади, тыкали в спину острым (карандашами, наверное), а когда оборачивался – сразу отскакивали, хохоча.
Одна девчонка, Оля Михайлюк, отбежать не успела, и Митя со злости ее толкнул так, что она упала. С громким плачем Оля побежала жаловаться к учителю. Все тут же присмирели. Стали хором указывать на него: "Это вот он ее ударил, псих!".
– Тебе же было сказано – из угла ни на шаг! – подойдя, процедила Оксана Викторовна. – А ты еще и с девочками дерешься! Мне что, родителей твоих вызвать? Хорошо, прямо сейчас позвоню твоей матери. Пойдем с ней к директору. Расскажу, как ты безобразно себя ведешь.
– Не надо, – хныкнул он, конечно же, сразу испугавшись. Мама его за такие выходки уж точно накажет еще больше. Когда он жаловался ей на Оксану Викторовну, она только сердилась: «Значит, сам виноват». А тут…
– Не надо, – фыркнула Оксана Викторовна. – Значит, теперь в наказание будешь стоять и весь следующий урок.
Но она хотя бы других от него отогнала.
– А вы все тут чего расшумелись? Фадин! Петров! Тоже хотите стоять в соседнем углу? А ну разойдитесь!
Со звонком все расселись по местам, начался урок, третий, последний. Митя остался в углу в конце кабинета. Ноги устали, но это полбеды. Хуже всего то, что захотелось в туалет. Давно уже хотелось, но потом стало совсем невмоготу.
Обычно Оксана Викторовна их отпускала, стоило попросить выйти. Но тут, сколько Митя ни тряс рукой, она его не замечала. Он переминался с ноги на ногу, крепился, морщился. Руку задирал над головой как можно выше, бормоча: «Можно? Ну, можно?». Но учитель на него не обращала внимания. А потом случилось страшное. По ногам, под брюками, заструилось теплое, а у ног пополз ручей.
В ужасе Митя выскочил из кабинета, пока никто не заметил его позора. Хорошо хоть каким-то чудом раньше времени за ним приехал отец.
Митя тогда в панике заскочил в уборную и увидел отца в окно. Тот как раз вышел из машины и направлялся к крыльцу. Митя со всех ног кинулся в холл. Подбежал, обнял отца с разлета.
– Ты чего, Митька? Что случилось?
– Меня наказали, – все-таки расплакался он.
– Ну, ты чего? Ну... мой, – обнял его отец. – Тише, тише, заяц. Колись, что ты там натворил?
– А ты маме не скажешь? Обещай!
– Клянусь, – улыбнулся отец.
– Я плохо писал, потом кинул в Оксану Викторовну маркер. А потом толкнул девчонку одну, она надо мной смеялась. Меня наказали, в угол поставили.
– А сейчас почему не в классе?
Но Митя заплакал еще горше. И признаться в постыдном так и не смог. Когда отец заметил мокрые штаны, соврал, что баловался и облился водой.
Отец тогда и вещи его из класса вынес, и за поведение ничего ему не высказал – хотя Митя трясся, что Оксана Викторовна нажалуется. А дома скорее закрылся в ванной и сунул комом штаны в стиральную машину, где уже и так лежали мокрые пеленки.
Но на следующий день Митя шел на занятия и умирал от страха. Вдруг кто-то все же увидел его вчерашнюю лужу? В класс он так и не осмелился зайти. Дождался, глядя в окно холла, когда папа уедет, и вышел из школы. Болтался на площадке до обеда, пока опять не приехал отец. Такой фокус удалось ему провернуть еще трижды, а потом маму все-таки вызвали в школу.
Однако его самая постыдная тайна не вскрылась. Может, Оксана Викторовна и всё поняла тогда – да, конечно, поняла, лужу ведь наверняка увидела – но никому ничего не сказала.
Пока шел урок, в школе стояла тишина. Затем началась перемена, и кругом всё загудело, зашумело, завибрировало. Митя сдвинулся на самый краешек скамейки. Со второй смены учились классы постарше, и он слегка робел. И смотрел в окно с еще большим нетерпением: ну, где же? Ну, когда?