– Это же… – произнес он вслух с недоумением. – Мышка.
И тут же услышал за спиной:
– Узнал, значит?
Дементьев резко оглянулся. Впился в не взглядом, пытаясь найти знакомые черты. Она сильно изменилась, просто другой человек. Поправилась, округлилась, избавилась от очков, линзы которых сильно уменьшали глаза. И прическа другая. Теперь она стала блондинкой с модной стрижкой. Но все равно – это Мышка. Если вот так вглядеться. Вот почему его при встрече с ней мучило неясное ощущение…
– Я… в шоке, если честно, – пробормотал Никита. – Почему ты молчала?
– А что я должна была сказать? – усмехнулась она невесело.
– Ну а что обычно говорят люди, которые давно друг друга знали, но долго не виделись? Слушай, ну тебя не узнать. Прямо другой человек, – продолжал он ее оглядывать с удивлением. – Значит, ты теперь учительница…
– Да, я ушла из универа. Пришлось, – многозначительно произнесла она. – Потом закончила педагогический колледж. И вот работаю в школе.
Дементьев нахмурился, словно вспомнил, зачем он вообще сюда приехал.
– Скажи честно, что у вас с моим сыном произошло?
– Ничего такого. Я уже твоей жене говорила. Он не справлялся с заданиями. Конечно, я делала ему замечания. Он психанул. Кинул маркер. Толкнул девочку. Я поставила его в угол, ну а потом… он стал сбегать с уроков.
– Что значит – психанул? Митька – нормальный ребенок, спокойный, добрый, понятливый, послушный. В садике мы с ним вообще забот не знали. С чего бы вдруг ему становиться психованным? Ни с того ни с сего? Из-за обычного замечания?
Здесь он, конечно, слегка кривил душой. Прежде – да, действительно никаких хлопот Митя им не доставлял. Он и не капризничал никогда. Но с рождением Маши начал, да и то очень редко у него случались эти взбрыки. Да и то – разве это «психовал»? Это же просто детские обиды. Поговоришь с ним, утешишь – и всё. Нет, то, что говорила Оксана Викторовна как-то не укладывалось в голове.
– Так бывает, –– пожала плечами Оксана Викторовна. – Другая среда. Всё другое. Больше спрос, больше ответственности. Я ничего такого не хочу сказать, но обычно родители своих детей мало знают. Сколько раз я наблюдала такую картину: ребенок вытворит что-нибудь из ряда вон. А его родители потом диву даются и ахают: не может быть! Наш ребенок не такой!
Она заметно нервничала. На шее и скулах даже проступили алые пятна.
– Ну это точно не наш случай.
– Нет, я не буду отрицать, может, я где-то и была слишком строга и требовательна. Но после того инцидента я старалась сильно на него не давить. Я сделала для себя выводы, что с ним надо быть мягче и терпимее. Я старалась. И вообще, Никита, как тот старый случай может помочь в поисках Мити?!
– И все-таки почему ты не сказала, что… ты это ты?
– Не знаю. Никита, извини, я всё понимаю и очень сопереживаю… и сама страшно беспокоюсь за Митю, всю ночь плакала… Но у меня тут свои проблемы. Если захочешь, мы потом еще обязательно поговорим, все обсудим, но не сейчас. Я бы очень хотела помочь, просто именно сейчас крайне занята. Мне срочно надо заняться своими делами. Надеюсь, Митя скоро найдется и все будет хорошо…
Она и правда была на нервах – Дементьев буквально ощущал ее напряжение.
Он снова в задумчивости осмотрел комнату, словно пытался что-то понять, уловить то, что смутно брезжило, но никак не вырисовывалось. Затем он медленно вышел в коридор, где уже не было так темно – желтый электрический свет из комнаты доползал почти до входной двери. Она последовала за ним.
Из глубины дома весело пело радио. Видать, она включила его, когда ходила ставить чайник, про который, очевидно, уже забыла сама. Никита повернулся к выходу, и вдруг увидел на полу, у самой двери темно-синий мешок для сменной обуви. Самый обычный, такие есть у многих. Но Дементьев уже знал – это его, Митин, мешок…
глава 22
Дементьев наклонился, поднял мешок, затем повернулся к Оксане Викторовне. Она стояла за его спиной.
– Откуда у тебя это?
Она непонимающе сморгнула. Недоуменно уставилась на мешок, затем пробормотала что-то маловразумительное.
– Ну, сумка да сумка… Что? Я не понимаю…
Дементьев распутал шнурок, стягивающий мешок, и вытряхнул Митины туфли. Сердце задергалось в груди, словно сквозь него пропустили разряд тока. По венам заструился кипяток. Казалось, что и воздух вокруг стал вдруг густым, раскаленным, не вдохнуть.
– Где он? – голос звучал глухо и хрипло. – Где мой сын?