Оксана Викторовна смотрела на него во все глаза со смесью растерянности и страха, даже паники, и молчала. Но ей и не нужно было ничего говорить – Дементьев видел всё по выражению ее лица, по взгляду, по тому, как она стала пятиться от него. Загнанного зверька – вот кого она сейчас напоминала.
Она явно что-то знала про похищение или же… или сама приложила руку. Эта догадка в другое время показалась бы ему бредом, но сейчас он откуда-то знал или чувствовал – так оно и есть. Только почему? Зачем? Впрочем, это всё потом. Главное – куда она дела Митьку? Где его держит? Что она ему сделала?
Никита подался к ней, грубо схватил за плечи, испепеляя взглядом, тряхнул так, что голова ее дернулась, как у тряпичной куклы.
– Где мой сын? Что ты с ним сделала? Отвечай! Митя! – крикнул он, заглядывая ей за спину.
– Я… я ничего не знаю… Отпусти меня! – трепыхалась она, пытаясь вырваться, но тщетно.
Дементьев только зверел и продолжал трясти с нещадной яростью, пока не впечатал её в стену. Затем выпустил, но лишь на миг. И тут же правой рукой сжал её шею. Стиснул так, что Оксана Викторовна побагровела. На лбу вздулась вена. Выкатив в ужасе глаза, она открывала рот, но лишь сдавленно хрипела. Пытаясь убрать его руку, она раздирала ему кожу ногтями, но Дементьев ничего не чувствовал, кроме собственной ярости.
– Где он?! – ослабил он хватку.
Она только трясла головой и кашляла. По ее щекам, все еще пунцовым, текли слезы.
– Никита, успокойся! Нет его здесь! – сквозь кашель стонала она, прижимая руки к горлу. – Я не знаю, где Митя! Я ни при чем! Сменку кто-то из ребят в классе забыл, я забрала домой, чтобы не потерялась. И всё. Я понятия не имела, что это Митина сумка.
Дементьев с силой оттолкнул её и рванул вглубь дома. Распахнул первую дверь – кухня. Здесь как раз и радио пело на весь дом. Но никаких следов Мити не было.
– Никита, что ты делаешь? Куда ты? – выкрикивала ему вслед Оксана Викторовна. Но подходить к нему не решалась. – Что ты творишь? Ты в моем доме! Уходи сейчас же или я вызову полицию! Прекрати сейчас же!
Но он ее как будто даже и не слышал. В каком-то лихорадочном возбуждении Дементьев осматривал дом, заглядывая в каждый угол. Не церемонясь, отодвигал и отбрасывал вещи на своем пути.
Затем узенький коридорчик сворачивал направо, и за углом обнаружилась еще одна дверь. Наверное, что-то вроде погреба или подвала, мельком подумал Дементьев. Потому что туда еще надо было спуститься. В один шаг он преодолел небольшую лестницу и подергал ручку двери. Она оказалась заперта.
– Митя! – крикнул снова, ударив кулаком по филенке.
И вдруг услышал тоненький слабый голосок.
Дверь была старая, но добротная, дубовая. Плечом ее не высадить, а ногой – тоже со ступеней не подберешься. Да и узкий проход не давал места для маневров. Дементьев все равно с исступлением ломился в дверь. Потом метнулся наверх.
Оксана Викторовна нашлась на кухне. Она сидела на стуле, ссутулившись.
– Ключи! Быстро! – рявкнул он. – Не дай бог, сука, с ним что-то… я ж тебя своими руками…
Но она не пошелохнулась. И смотрела на него теперь уже без всякого страха. Взгляд ее казался отрешенным, даже пустым. Казалось, она Никиту вообще не видит и не слышит.
Из коридора донесся шум. Сначала кто-то громко постучал, потом с грохотом ввалился.
– Здрасьте! Дёма? – услышал он голос Климова. –Я можно…
– Клим, сюда! Быстро!
В проеме возник Стас.
– Что здесь происходит? – изумленно таращился он.
– Клим, быстро тащи сюда монтировку. Это она… – захлебываясь эмоциями, частил Дементьев. – Сука… Митьку моего… он в подвале там… Быстро, Стас! Монтировку!
Дементьев снова рванул к двери.
– Митя! Держись… я сейчас…
Спустя пару минут Дементьев, выломав замок, ворвался в маленькую полутемную клетушку, освещая пространство телефонным фонариком. Холодный затхлый воздух ударил в нос.
Кругом были полки, заставленные от пола до потолка банками со всякими заготовками. Несколько банок валялись разбитыми на полу. А в самом углу, прикрывая ладошкой глаза, сидел на рюкзаке Митя.
– Митька! – Дементьев шагнул к нему. Легко, как пушинку, поднял, крепко прижал к себе.
– Папа! Папочка! Ты пришел! – Митька терся носом о его щеку. Трогал холодными пальчиками уши, волосы, словно проверял, что вот он – его папа, настоящий, живой, рядом. Что это не сон, не галлюцинация.
Потом приник лицом к ложбинке между плечом и шеей и тут же горько разрыдался.