Вот Луи уже под сводами замка, идет по коридору. Никого на его пути, как в тот злополучный вечер… Дверь оказалась незаперта и он заходит в свою комнату. В ней все, как раньше, с одним лишь исключением — выцветшая фотография, привезенная им, стояла на журнальном столики. Он берет ее в руки и вглядывается в закат над Миссисипи, затем переворачивает. Он не знал, сколько раз Лестат брал это фото и смотрел на надпись, сколько часов провел в его комнате, сидя и неотрывно смотря на нее!
Луи вышел и направился по коридорам почти в другой конец замка, в комнату Лестата. По дороге заглянул в его кабинет, но он был закрыт. Никого по пути. У него было почти дежавю и сердце вновь неприятно заныло. И вот его спальня. Та самая. Дверь плотно закрыта, из комнаты никаких звуков, и он нажал на ручку.
***
Де Пон дю Лак увидел мужчину, так похожего на Лионкура, но это был не он. Виктор сидел с книгой в руках и смотрел на Луи вопросительно и даже изумленно. Луи перевел взгляд на постель, на ту самую, где четыре года назад он увидел шокирующую для него картину, а теперь…
На середине большой постели, на черных шелковых простынях лежало тело Лестата де Лионкура. Недвижимое, застывшее мраморной статуей. Руки сложены на груди как у покойника, пшеничные волосы раскинуты на подушке. Луи сделал несколько шагов внутрь комнаты и произнес:
— Здравствуй, Виктор. Как ты?
— А как ты думаешь?
В голосе Лионкура младшего Луи уловил нотки укора, тот даже не поздоровался в ответ.
— Как он? — Немного помолчав, задал вопрос креол.
— Без изменений, — коротко ответил Виктор, пристально смотря на бывшего любовника отца. — Уже три года полностью недвижим. Мы читаем ему, Сибил играет, стараемся находиться подле него постоянно по возможности, умоляем его очнуться, но…
Луи вздохнул, уже ясно видя молчаливый укор в глазах Виктора, таких же глазах, как и у его отца, и тихо произнес с горечью в голосе:
— Виктор, прости, я не мог раньше.
— Что, весь в делах был?
В усталом голосе нотки ядовитого сарказма, но Луи совершенно не разозлился на него. Виктор обожал отца больше всего на свете, безумно любил и сейчас, скорее всего, винил Луи в том, что произошло.
— Вик, я хочу сказать, чтобы ты знал, что мне жаль, что так получилось. Я не хотел этого, правда.
— Ты вспоминал его? — Виктор встал и подошел к Луи, с вызовом смотря в чуть раскосые зеленые глаза. — Ты хоть изредка за эти годы вспоминал моего отца?
— Постоянно, — признался Луи. Это было правдой. — Я хотел забыть его, выкинуть из головы, из своего сердца, я ненавидел его, презирал после того, что произошло. Но я не смог забыть его, а потом узнал, что произошло.
— И не приехал, — процедил Виктор.
Де Пон дю Лак остро почувствовал вину, и она читалась на его лице, в его глазах.
— Прости. Мне жаль, правда, мне жаль. Я приехал, когда посчитал возможным это сделать. Но я не хотел, чтобы Лестат впал в кому, ибо это причинило бы его семье много боли.
— С кем ты собрался говорить, Луи? — В голосе послышалась сталь. Де Пон дю Лак почти не помнил, чтобы таким холодным тоном Виктор Лионкур вообще с кем-то разговаривал и его аж передернуло. — Мой отец недвижим! Неизвестно, слышит ли он нас вообще? Чувствует ли?
— Если бы я вернулся раньше, не думаю, что что-либо бы изменилось…
— Он впал в кому после слов Мариуса о том, что ты любишь его уже меньше! После этих слов, это тебе о чем-нибудь говорит?!
— Виктор, я… — Луи хотел взять юношу за руку, но тот не дал этого сделать. — Мальчик мой, прошу, я…
Но Виктор его уже не слушал, он отмахнулся от него чуть ли не брезгливо, и бросив: «Приду позже», вышел за дверь.
— Вик! Виктор!
— Кстати, в столе письмо, отец писал его, не зная, увидит ли тебя и просто излагал свои мысли и чувства на бумаге… оно оборвано, я думаю, ты понял, почему!
Виктор кинул эту фразу, не обернувшись, его шаги удалялись и вскоре растаяли в тишине. Луи подошел к кровати и сел, заглядывая в лицо белокурому мужчине. Он как-то нерешительно протянул руку и коснулся его пальцев, затем расцепил руки и взял одну в свою. Так он сидел долго, сжимая изящную, почти женскую руку, со стыдом понимая, что когда ехал сюда, надеялся увидеть Лестата именно в коме, чтобы не говорить с ним, а просто посмотреть… Луи зажмурился, будто от боли, ему стало очень стыдно, ведь он был с Виктором не до конца честен. Как только он узнал, что его Создатель впал в кому, он почувствовал…удовлетворение, злобное довольствие и сейчас эти воспоминания разрывали его на части. Только по истечению почти трех лет он захотел увидеть Лестата, даже не зная, что с ним. Нет, кома не подтолкнула его к действиям, Луи подумал: «Так ему и надо, предатель», но время шло, и злобное довольство проходило, проходило, пока не исчезло совсем.
Де Пон дю Лак подошел к столу, открыл верхний ящик и обнаружил листок бумаги, исписанный красивым почерком его создателя. Он взял лист в руки и вчитался в строки. По мере того, как он читал, острое чувство вины, что он не приехал раньше, сдавило горло, и к глазам стали подкатывать слезы. Излитые на бумагу слова за несколько минут до комы, словно он предчувствовал, или знал, тронули, а затем и поразили Луи в самое сердце, заставили задуматься.
Лестат был виноват, но Луи сейчас понял отчетливо, понял до конца, что и он был виноват по-своему тоже, и это осознание резало его, будто раскаленный нож.
«…я винил себя во всем, даже в том, в чем не был виноват… даже за Клодию… за все… а ты был эмоциональным насильником, Луи, считая, что страдать должен только ты, только тебе это позволено, но я все равно слепо продолжал любить тебя… всегда, Луи! Всегда! Я повторяю еще раз и еще, что как мне жаль, что я поступил так с нами после того, как у нас все было прекрасно, и ты стал другим, но я оступился и не потому, что мне не хватало тебя, или было мало чего-то, я просто… ошибся, жестоко ошибся. Я действительно предатель, Луи, но я безумно тебя люблю до сих пор, больше всех на свете и если бы ты дал нам еще один шанс, я бы больше никогда так не подвел тебя. Ты бы это понял, снова взглянув в мои глаза. Никогда больше, только дай нам шанс! Если бы я смог вернуть твою любовь, вернуть ее до конца и веру в меня, я бы сделал все, что угодно. Отдал бы все что угодно ради этого! Да, ты верен был, Луи, но ты тоже не святой и ты понимаешь, о чем я… но я виноват сейчас, я изменил так жестоко и за твою любовь я готов бороться, готов ждать, только найдись, молю… найдись, возлюбленный мой, вернись… мне плохо… мне так плохо!»
Дальше слова обрывались, и на листок капнула слеза, оставляя кровавый след. Луи подошел к окну и долго стоял, всматриваясь в ночной пейзаж, руки его, все еще державшие исписанный лист бумаги, слегка подрагивали. Креол вновь перечитал письмо, снова и снова, жалея, что не приехал раньше и не увидел этого письма до комы.
— Два идиота мы с тобой, два идиота…
Луи подошел к постели, взял руку Лестата, нежно сжал ее и прошептал:
— Это я, твой Луи, слышишь? Я пришел к тебе. Я вернулся. Очнись, мой возлюбленный Создатель, чтобы я мог посмотреть в твои глаза и сказать, какие прекрасные и правильные слова ты написал! Мы поговорим, мы во всем разберемся, мы со всем справимся. Я обещаю. Я прощаю тебя, Лестат, и хочу, чтобы ты очнулся. Очнись, прошу тебя. Я буду здесь, я буду рядом с тобой, только очнись… Я больше никуда не уйду от тебя… Я верю, что когда ты очнешься, после этой истории, мы уж точно всегда будем вместе. Я в это верю. Лестат, услышь меня! Это я, твой Луи…
Креол нагнулся и поцеловал бескровные губы нежно и чувственно, затем ляг рядом и обнял одной рукой.
— Очнись, Лестат, очнись…
Минуты текли невыносимо медленно, растягиваясь, превращаясь в часы…
— Я люблю тебя…