ольной дочери, быть рядом с ней, поддерживать в нелёгкой борьбе на пути к выздоровлению. Затем две недели постельного режима и полторы недели питания через трубку, поскольку Фьору рвало тем, чем её пытались накормить. Перевод на лечение из больницы в частную психиатрическую клинику, которую Франческо Бельтрами заранее подыскал для дочери, ещё с того дня, как она впервые после реанимации открыла глаза. Уколы, антидепрессанты и нейролептики с гормональными препаратами. Фьора уже перестала ориентироваться во всём этом многообразии разноцветных таблеток и пилюль. Всё, что ей оставалось - покорно принимать все лекарства, следовать указаниям врачей и быть умницей. Медленными темпами, но девушка прибавляла в весе, к ней возвращались когда-то утерянные килограммы. Вес достигнул отметки сорок три с половиной килограмма. Всё-таки постепенно в её облике становилось меньше черт, которые бы вызывали при взгляде на Фьору мысли о жертвах концлагерей, но выздоровление обещало быть очень долгим. Беседы с молодым психиатром Филиппом Селонже четыре раза в неделю. Поразительным для Фьоры стало то, что её наблюдающему врачу не так давно исполнилось тридцать. Впрочем, несмотря на это, о его работе было много хороших отзывов на официальном сайте клиники от благодарных пациентов с их родными. Девушке нравилось его общение с проходящими лечение людьми в лишённой профессионального снобизма и надменности манере. В доброжелательном к ней молодом докторе не было ничего отталкивающего. Напротив - молодой мужчина был красив какой-то смелой и дерзкой красотой, светло-карие глаза глядели умно и твёрдо, тонкие губы часто обнажались в тёплой улыбке, а на его спортивной и подтянутой фигуре прекрасно сидели джинсы с белой деловой рубашкой и медицинский халат, чёрные густые волосы коротко и ровно подстрижены. Вроде бы Фьоре был приятен этот человек, всегда искренне интересующийся её физическим и душевным самочувствием, багажом её интересов и школьными годами, расспрашивал про отношения в семье, не посещают ли голову девушки суицидальные мысли. Подобного рода мысли голову Фьоры посещали: в своей голове она часто рисовала визуальные образы того, как делает шаг вперёд с края крыши высокого здания или забирается на табуретку, накидывая на шею петлю. Но Филиппу она неизменно отвечала, что у неё нет никаких мыслей о том, чтобы свести счёты с жизнью, в надежде выйти из клиники как можно скорее. Фьора часто задавала вопросы доктору Селонже, как скоро её наконец-то выпишут домой - к её дорогому отцу, за которым она очень тоскует, и к лучшей подруге Кьяре, с которой она хочет проводить как можно больше времени на свободе, а не только во время посещений подругой Фьоры. Молодой врач же спокойно и терпеливо объяснял Фьоре, что её выпишут из клиники не раньше, чем восстановится подходящая для её роста и возраста масса тела, наладится работа эндокринной системы и нормализуется менструальный цикл с гормональным фоном, голову Фьоры покинет сверхценная идея о необходимости во что бы то ни стало похудеть и страх перед набором лишнего веса. После выписки из круглосуточного стационара ей предстоят занятия в психотерапевтических группах для людей, которые, как и она прочувствовали на себе все ужасы анорексии. А пока Фьора будет находиться под тщательным наблюдением медицинского персонала, во избежание рецидива, если вдруг после какого-нибудь приёма пищи ей взбредёт в голову идти в туалет и провоцировать у себя рвоту. И ведь установили над ней строгий надзор медсёстры, ревностно следя, чтобы Фьора не ускользнула в туалет избавляться от еды в желудке, что заставляло на самом дне души Фьоры клокотать бессильное раздражение. Констатируя факты, Филипп грустно «поздравил» Фьору с тем, что своими экспериментами над собственным телом она рисковала заработать язву желудка, бесплодие, сердечную недостаточность от недостатка калия в организме и остеопороз, и это ещё в лучшем случае, если без путешествия на тот свет в один конец. Постоянно вёл с Фьорой разъяснительные беседы о том, что чаще всего анорексия без своевременного лечения оканчивается летальным исходом для тех, в чьи мозги пустила ядовитые споры эта дрянь. Рассказывал подробно о последствиях анорексии и не ленился делать для Фьоры распечатки статей из интернета. На разъяснения Филиппа о том, какие большие деньги получает бьюти-индустрия - разжигая в женщинах и девушках, даже в малолетних девочках комплексы неполноценности и ненависть к самим себе, у Фьоры нашёлся ответ: «Это самая любимая отмазка для тех, кто не хочет работать над собой и только ищет отговорки». Фьора пылко отрицала наличие у себя диагноза, была готова до хрипоты отстаивать своё мнение, что не больна этой проказой сознания и не нуждается в медикаментозном лечении, как и в пребывании в этой клинике. Упрашивала Филиппа подготовить её дело к выписке. Клялась и божилась, что больше никогда даже не посмотрит в сторону похудательных групп в соцсетях и на форумы с подобной тематикой, что будет соблюдать все рекомендации и не издеваться над своим организмом голодовками. Взамен только на то, чтобы поскорее покинуть стены клиники. Но на все её мольбы в ответ Филипп лишь кивал и с приветливой улыбкой говорил: «Непременно начну готовить тебя к выписке, как только удастся вернуть тебя в норму». С той поры в разговорах Фьоры с отцом и Кьярой появился новый предмет обсуждения под названием «Этот непробиваемый Селонже удерживает меня в клинике, хотя я абсолютно здорова». Озвученные Франческо Бельтрами и Кьярой их мысли, что Фьоре до «абсолютно здоровой» - как до Токио ползком, пропускались самой Фьорой мимо ушей. Девушка ещё питала надежду, что, если она будет во время каждой встречи с отцом жаловаться на унылость и бесприютность стен клиники, что здесь всё для неё чужое, на ощущение ею себя как похороненной заживо, на не настолько вкусную как дома приготовляемую еду в лечебном учреждении, на чувство заброшенности и одиночества... Если будет жаловаться на «ищущего поводы держать её здесь подольше доктора Филиппа» - сердце Франческо Бельтрами дрогнет от уговоров единственной дочери. И он заберёт Фьору домой - прочь из этого заведения, где, по мнению Фьоры, процветают лишь апатия и медленное отупение от окружающей обстановки. - Филипп Селонже как раз-таки делает всё, чтобы ты больше никогда не оказалась снова одной ногой в могиле и никогда не скатывалась вновь в эту пропасть мании похудения, - строго оборвал в этот день их встречи Франческо свою дочь. - Ты будешь проходить курс лечения столько, сколько потребуется, чтобы вернуть тебя в нормальное состояние. - Но папа!.. - попыталась было возразить Фьора. - Вопрос закрыт, - не оставил Франческо места для дальнейших пререканий. - Фьора, ты моя подруга, которую я очень люблю как родную, и которой всегда желаю добра, - влилась в диалог отца и дочери Бельтрами Кьяра, - но я хочу, чтобы ты прекратила стремиться ухудшить твоё и без того безрадостное положение. Поэтому думай о своём выздоровлении и соблюдай предписания врачей. Насупившись и надувшись на отца с подругой, что те не вняли её попыткам убедить Франческо забрать её персону из клиники обратно домой, Фьора молчала всё оставшееся время прогулки. Потом к ним подошла одна из медсестёр, немолодая и крепкого телосложения, с располагающей к себе улыбкой на круглом лице. Тактично и вежливо сообщила, что она вынуждена отвести Фьору обратно в отделение, потому что скоро у пациенток по расписанию обед. На прощание обнявшись с отцом и Кьярой, и забрав большие пакеты с принесёнными гостинцами, Фьора дала медсестре себя увести обратно в отделение. И вот после сегодняшнего свидания с отцом и подругой, после состоящего из стакана молока и мясного супа обеда - от которого синьорине Бельтрами при всём желании никак не отвертеться - Фьора уныло сидела на подоконнике и бесцельно глядела на то, что происходит на улице за окном её больничной палаты. Фьора хотела перемотать время на пару часов назад, чтобы снова чувствовать тепло бережных объятий отца и Кьяры, слышать их голоса, чтобы можно было спрятать лицо в папиной рубашке, и он бы с родительской нежностью гладил её по спине. За окнами палаты властвовало лето, несмотря ни на что, цвела жизнь. У Фьоры не было ощущения, что она жива. - Фьора! Фьора Бельтрами, врач хочет с тобой побеседовать, - вырвал девушку из её рассеянно-задумчивого состояния голос вошедшей в палату медсестры. Фьора слезла с подоконника и обула на ноги туфли-лодочки, поправила майку и повыше подтянула джинсовые шорты, которые всё равно с неё сползали, хотя за пребывание в клинике девушка немного поправилась. - Я уже готова. Иду, - кротко ответила Фьора, последовав за медсестрой, сделавшей ей знак идти за ней. В полном молчании медсестра проводила Фьору до кабинета психиатра. Постучавшись и услышав приветливое «Заходи, Фьора», девушка открыла дверь и переступила порог, прикрыв дверь за собой. - Проходи и присаживайся, - указал Филипп левой рукой на диванчик напротив своего рабочего стола и печатая что-то на компьютере правой. Фьора присела на диван, сложив руки на коленях. - Рассказывай, как у тебя дела, - Филипп прервал свою работу за компьютером, сосредоточив взгляд на Фьоре, комкающей пальцами майку. - Рассказывать нового практически нечего. У меня всё хорошо. Я веду дневник, куда