Стивен поравнялся со мной, снял рубашку и нырнул в волны. Я последовала за ним; морская прохлада смыла все мысли.
— Ты быстро обсохнешь, когда солнце поднимется выше, — заверил Стивен; огромные волны угрожали нас утопить. Утомившись, мы вернулись на берег и стали смотреть на высокие гребни.
— Теперь ты расскажешь мне, как ты танцевала в Барселоне? — бодро спросил Стивен.
— Если бы солнце не пекло так сильно. Через минуту мы зажаримся.
Поднявшись вверх по раскаленным камням, мы отыскали среди деревьев свои велосипеды и поехали обследовать руины заброшенного замка.
— Завтра я снова буду сидеть за своим столом в студии, — сказал Стивен. — Сейчас кажется, что это где-то на другой планете.
— И правда.
Я уже ощущала горечь прощания… Осторожно… Ты ничего не знаешь о его жизни в Лос-Анджелесе… Вдруг у него там есть женщина, которую он по-настоящему любит? Поэтому и держится всего лишь как друг, вежливо, из-за нее по-рыцарски взял две отдельные комнаты… мы — друзья, связанные профессиональной общностью в ничего не значащий уик-энд вдали от дома…
— Лос-Анджелес — другая планета, — с пафосом произнесла я. — И в какое время улетает завтра твой космический корабль?
Стивен посмотрел на меня чисто по-дружески.
— В три часа, — бесстрастно произнес он, — прямой рейс из Барселоны. Я без труда успею на самолет, а ты вовремя вернешься на работу.
Я поехала вперед, потом повернулась и посмотрела на него… он ехал, не держась руками за руль, наклоняя голову, чтобы не задевать ветви.
— Пора возвращаться, — крикнул Стивен. — Мне надо кое-куда позвонить.
В пансионе каждый «сел на телефон», но нам еще хватило времени, чтобы прокатиться на моторной лодке по прибрежным каньонам. Потом мы подплыли к ресторану и подкрепились свежими жареными креветками по-валенсийски.
— Ты собираешься наконец поведать мне о том, как ты танцевала в Барселоне? — спросил Стивен после первой порции креветок. — Похоже, ты предпочитаешь оставаться женщиной-загадкой.
Я снова запаниковала. «Почему он так настаивает?.. Неужели чувствует?.. Перестань! Ты обещала себе перестать… У тебя новая жизнь… новая карьера… все; что произошло, осталось в прошлом… Он интересуется только как друг… Почему бы ему не поинтересоваться балетом?.. Говори… не бойся… говори…»
— Ну, это происходило очень давно, — начала я, — я была совсем другой. Как и ты, жила на небесах. Теперь спустилась на землю, но тогда могла жить только в воздухе. Парить, кружиться, не ведая страха. Говорили, что мне очень удаются вращения, потрясающие прыжки, но на самом деле причина заключалась только в отсутствии страха. Теперь, в кинобизнесе, я вынуждена опасаться. Должна постоянно оглядываться по сторонам. Украсть идею не составляет труда — вместе с деньгами.
— Как же ты стала танцовщицей? — спросил Стивен.
— Моя мать была балериной. Она отвела меня к мадам Вероша, знаменитому педагогу, чтобы та вынесла свое решение. Я занималась у нее несколько лет по русской методике. После этого уже не имело значения, кто будет моим учителем; я овладела своей внутренней энергией и искусством концентрации — в балете это самое важное. Спустя год моя мать умерла. С тех пор я постоянно танцевала.
— Значит, ты всегда принадлежала самой себе, даже в детстве?
— Нет, будучи танцовщицей, я всегда была чьим-то инструментом — хореографа, публики. Возможно, со стороны все выглядело иначе, но я никогда не принадлежала себе. Только выполняла указания. Делала то, что мне велели.
— Это на тебя не похоже.
— Гораздо позже мне стало понятно, что я за человек. Моя работа танцовщицы заключалась в том, чтобы делать все безупречно. Я никогда ничего не подвергала сомнению. Прилежно посещала занятия, обливалась потом. Три часа упражнений, шестичасовые репетиции, выступления на сцене. Больше ни о чем и не думала. Вот моя жизнь. Но это приносило удовлетворение. Балерина всегда влюблена в танец.
— Ты скучала по балету, когда оставила его?
— О да, ужасно. Долгое время страдала. Но у меня не было выбора. Травмы ноги и спины — и уже невозможно выполнять прыжки и другие акробатические номера, которые принесли известность. Я оттачивала их всю жизнь. Возможно, следовало побороться еще, но пойми: я не могла танцевать безупречно, и это ежедневно терзало мою душу. Знаешь, даже сейчас, попав на балет, мне ужасно хочется танцевать. Странно, но я ощущаю себя виноватой оттого, что не делаю этого.
— Ничего странного. Я испытываю подобное чувство всякий раз, когда комментирую лыжные соревнования. Поверь, это больно!
— Теперь я скорее представляю себя в роли хореографа, использую коллег, чтобы реализовать свои собственные видения. Прихожу каждый день на работу, зная, каким должен быть мой фильм, чем следует его наполнить. Обрушиваю на режиссера и оператора ту же энергию, какую обрушивает на танцовщиков хореограф. Свен — моя прима-балерина, он использует камеру, как танцовщица — тело, совершая безукоризненные движения. Все остальные — сценаристы, актеры, съемочная группа — воплощают мое художественное видение, мой балет. За исключением того, что у каждого из нас свое особое вдохновение, индивидуальная музыка и магия. Поэтому в некотором смысле я по-прежнему танцую в Барселоне.
— Я встречал балерин, подобных тебе. Глядя на них, понимаешь, что танец — вся их жизнь. Много лет назад я видел в Нью-Йорке девушку, которая танцевала именно так. Очень молодая и тонкая, однако целиком заполняла сцену. Она долгое время стояла перед моими глазами.