— Женя, — вырвался из груди слабый хрип.
Гудящая голова безвольно упала назад на подушку, вызвав новую волну тошноты. Я прикрыла глаза, чтобы хоть немного унять пульсирующую боль в висках, и начала падать в спасительную темноту, где нет ни боли,ни страха, ни отчаяния…
— Я знаю, что ты не спишь.
Смутно знакомый мужской голос с лёгким акцентом вернул из спасительного небытия. Сколько прошло времени? Пять минут, час, день, неделя?.. И почему мне так паршиво?
Разлепив веки, я повернула голову на этот голос — в дверном проёме кто-то подпирал плечом косяк. Как я ни пыталась сфокусировать взгляд, видела только размытый в полумраке силуэт. Мужчина сказал что-то ещё, но я, хоть убей, не могла понять ни слова. Гул в голове нарастал — слышу голос, а смысл сказанного ускользает. Пока я щурилась, пытаясь сфокусировать хотя бы зрение, он подошёл вплотную, присел передо мной и пощёлкал пальцами перед глазами. Его лицо было совсем рядом, но казалось мне безликим светлым пятном в полумраке. Гул в голове становился всё громче, потом картинка начала меркнуть и я снова провалилась в темноту.
Когда же я вновь очнулась, из-за незанавешенного окна уже струился яркий солнечный свет, от которого слезились глаза. Я инстинктивно прикрыла их ладонью, и цепь на моём запястье снова звякнула, напоминая о своём наличии. А вместе с ней пришло и осознание, кто я и что произошло: со мной, с Женькой! Слезинка скатилась по виску, за ней вторая. А следом слёзы покатились градом, но желанного облегчения всё не наступало. Дикое, разрывающее всё внутри отчаяние просило выхода, но в то же время, скопившись глубоко в груди, не желало выходить наружу.
Не знаю, как долго я горела в этом аду, задыхаясь от слёз и бессилия. Лишь доносящийся с улицы лай собаки вывел меня из ступора.
— Проснулась?
Опять откуда-то сбоку донёсся тот же мужской голос, а у меня не было ни сил, ни желания даже пошевелиться. Голова всё ещё болела, и очень хотелось пить, но и на это было наплевать! Тело как будто и не моё вовсе, должно быть, затекло от долгого лежания.
— Только давай без истерик и всяких ваших женских штучек. Вставай. Пора завтракать.
Отняв ладонь от лица, я посмотрела на говорившего. Яркая вспышка свежего воспоминания окатила меня холодом с ног до головы. Узнала я его сразу — лицо больно запоминающееся, кирпича просит. Тот тип со шрамами в тёмных очках. Это он вырвал Женьку из моих рук!
— Где она? — прохрипела я, глядя на него снизу вверх.
— Где надо. Вставай и не беси меня.
— Куда ты дел мою дочь, сволочь? — не унималась я.
Мне было всё равно, что там этот тип плёл. Единственное, что меня интересовало, это когда я снова увижу Женьку!
Он вздохнул, окинул меня скептическим взглядом и одним рывком поднял с кровати. Молча выволок из комнаты в другую, не менее убогую, и бросил, как тряпичную куклу, на стул.
— Ешь, — прозвучал безапелляционный приказ над моей головой.
Я затравленно осмотрелась. На столе передо мной стояла тарелка с непонятным содержимым. На вид каша, но пахнет мясным бульоном. С минуту я сидела и смотрела на неё.
Абсурд какой-то! Этот тип стоит над душой и, как цербер, зорко следит за тем, как я буду есть. В то время, как Женька неизвестно где! Одна!
Даже не знаю, что на меня нашло в следующий момент. Вся эта ситуация была настолько абсурдной, что я просто разозлилась.
— Да пошёл ты! Сам ешь! — выпалила я, резко отталкивая от себя тарелку с малоаппетитным месивом.
Тарелка, подпрыгнув, слетела со стола и каким-то чудом очутилась у него в руке, даже не расплескав своего содержимого. И прежде, чем я успела подивиться скорости его реакции, оглушительная оплеуха заставила покачнуться, отдавая в ушах звоном сотни колокольчиков.
А в следующий миг моя голова, под напором неведомой силы запрокинулась, его пальцы надавили на скулы,отчего рот непроизвольно открылся, и скользкая овсянка потекла прямо в горло. Мне же ничего не оставалось, как просто глотать. Так и есть, на мясном бульоне. С детства ненавижу овсянку. Уже только при одном виде её мерзкой слизи у меня начинались рвотные позывы. Поэтому сейчас меня практически сразу вывернуло, причём каша буквально выстрелила из горла, забрызгав всё вокруг.
— Сука! Языком вылизывать будешь!
Меня ткнули носом в стол, потом ещё раз. Кровь смешалась со скользкими брызгами каши, и меня снова начало выворачивать. Только вся штука в том, что больше было нечем: тело выгибалось в рвотных судорогах, а ничего не происходило.