Манила росла быстро. К XVI веку это был уже город с двухтысячным населением, расположившийся на земле в форме языка, края которого омывали море и река Пасиг. Правили им вожди — выходцы из мусульманского мира. На этом заканчивалось сравнительно спокойное движение истории. Она загремела тяжелыми шагами, когда появились европейцы-завоеватели. Легендарный Магеллан приказал поставить католический крест на острове Себу и назвал весь архипелаг «Островами святого Лазаря», так как именно в день Лазаря его корабли бросили здесь свои якоря. Однако для путешественника день святого обернулся злым роком: если бы Магеллан не остановился, а продолжил поиск обходного пути в Индию и к Молуккским островам вокруг Южной Америки (восточную «дорогу» контролировали португальцы), он, возможно, и сохранил бы себе жизнь. Но не в меру проявляя рвение во имя испанской короны, Магеллан обнажил меч и поплатился за это — погиб в сражении с вождем острова Мактан Лапу-Лапу. Это было в 1521 году.
Однако испанская корона долгое время не могла утвердить свою власть на новых землях. Не случайно Филипп II отдал приказ послать к Молуккам корабли с боевой командой, чтобы открыть западные острова (экспедицию мыслилось направить из латиноамериканских владений Испании) и вернуться с грузом специй, подтвердив надежность обратного пути. Выполнить приказ короля взялся опытный мореход, человек широкого кругозора и крутого нрава Мигель Лопес де Легаспи. Он оставил в Мехико свою юридическую практику, пост мирового судьи и во главе 380 солдат, пяти священников из ордена св. Августина направился к берегам архипелага, который к тому времени уже окрестили Филиппинами в честь наследника испанского престола, будущего короля Филиппа II. Правой рукой главы экспедиции был штурман Урданета, а главным приближенным к тайным планам и мыслям — любимый племянник Фелипе де Сальседо, К тому же Легаспи хотел приобщить его к делу, которому сам служил десятки лет, то есть сохранению и расширению испанских колоний.
Легаспи, Урданета, Сальседо — сегодня это названия широких улиц, целых кварталов и высотных домов в Макати — фешенебельном деловом районе филиппинской столицы. Главный цвет его — серый и золотой. Из серого материала (камень, бетон) выстроены громады зданий банков и компаний, в основном американских. Золотом выведены на них названия. Огромными буквами. На таком фоне скромными выглядят узенькие железные полоски с именами улиц: «Легаспи», «Сальседо», «Урданета» и т. д. Как-то американский бизнесмен сказал мне, что в начале века американцы старались искоренить все испанское — язык, танцы, архитектуру, утвердившиеся на филиппинской земле. «Но потом мы спохватились, — продолжал собеседник. — Мы не только не должны хаять испанских королей и старательных исполнителей их приказов, но и должны быть благодарны им. Ведь они подготовили души филиппинцев для восприятия американской цивилизации». Вот почему американский банкир и назвал улицу, на которой выстроил здание, именем Легаспи. Тем самым вступил в союз с прошлым. Сегодня он выгоден организаторам империалистической экспансии в Юго-Восточную Азию.
Конечно, сам Легаспи не мог думать, что играет роль американского союзника. Подходя в 1571 году к Маниле, он поступал согласно с приказом монарха. Легаспи действовал быстро, решительно и жестоко по отношению к филиппинцам. Он в буквальном смысле предал Манилу огню. Правитель Солиман запросил мира. На земле, которая была предана огню, мечу, Легаспи решил выстроить свой город. Закладка его состоялась 24 июня 1571 года, с этой даты и стал исчисляться век нынешней Манилы. В устье реки Пасиг, на ее южном берегу, вырос город за каменной стеной. Отсюда и его второе название «Интрамурос» — «поселение внутри каменных стен». Стены внушительные: толщина их два метра, высота — три.
Город внутри стен со своими десятью соборами и часовнями, девятью площадями, казармами, домами, где жили испанские правители, казематами был неплохо спланирован. Однако разраставшаяся вокруг него Манила строилась беспорядочно. Сегодня Манила занимает территорию 628 квадратных километров и называется Большой, потому что помимо собственно Манилы Она включает еще три самоуправляющихся города и 13 муниципальных центров (таунов), то есть городов поменьше. Здесь проживает, по одним данным, шесть, по другим, — восемь с лишним миллионов человек.
— А вот и Манила, вот наши Филиппины! — сказал мне Рене Кастильо, учившийся в Харькове.
Мы поднялись на двадцатый этаж нового небоскреба. С этой высоты филиппинская столица напоминает гигантское скопление островов, разделенных реками Пасиг и Сан-Хуан, магистралями, бульварами и улицами. Вот похожий на Манхэттен серый с золотыми прожилками кристалл — это деловой центр Макати. Рядом другой «остров», зеленый Дасмариньяс — фешенебельный район, где в тени густых акаций укрылись виллы преуспевающих филиппинцев и иностранцев. Далее цветистым пятном выделяется Чайна-таун — китайский город. А за ним самый большой и самый серый, в отличие от Макати болезненно серый, «остров» — Тондо, рабочий район. А что, если проехать в Тондо через Макати и Чайна-таун?
На карте от района Вак-Вак, где находился корпункт «Правды», до Тондо, кажется, рукой подать. Но, проехав первые улицы, мы поняли, что добраться туда нелегко. И не в последнюю очередь из-за автомашин, которых в Маниле сейчас около полумиллиона. Сбиваясь в густые потоки, они либо несутся на огромной скорости, либо образуют плотные «пробки», так что выйти и посмотреть название улицы или номер дома практически невозможно. Короли дорог — «джипни» — крытые грузовички, по вместимости чуть больше московских маршрутных такси, выполняют ту же функцию. Их водители часто не соблюдают никаких правил уличного движения. Впрочем, не соблюдают и другие. В Большой Маниле, по данным полиции, регистрируется до двухсот тысяч и больше дорожно-транспортных происшествий в год.
…Показался Макати. О главных чертах внешнего вида этого «острова», входящего в «деловой» архипелаг, уже говорилось. Можно добавить, что дома-громадины окружены ухоженными газонами, дорогими автомобилями. Одним словом — часть американского города. Хотя, конечно, в сочетании с другими строениями, архитектурными ансамблями, несущими на себе азиатские черты, Макати обогащает городской пейзаж Большой Манилы.
У Чайна-тауна также свое лицо. Дома вдоль узких улочек буквально залеплены рекламами, вывесками, названиями товаров, многие из которых составлены из иероглифов. Население в массе своей здесь китайцы. Им принадлежит большинство магазинов, мастерских, игорных заведений, банков, ростовщических контор.
— Сколько же китайцев живет в Чайна-туане? — спросил я сопровождавшего меня филиппинца.
— Трудно сказать, — ответил он. — Может быть, триста тысяч, а может, и полмиллиона.
Итак, с двумя «островами» познакомились. Оставался третий. Когда мы въехали в Тондо, я вздрогнул. Дома не дома… Одни напоминают полуверанды-полупалати со свисающими вместо окон кусками целлофана, другие — шалаши, покрытые соломой или жестью. Целый квартал сложен как бы из кубиков в довольно высокие, но бесформенные пирамиды. Каким бедствием оборачиваются в Тондо тайфуны, трудно представить! Тысячи людей остаются без крыши и медицинской помощи, оказать ее невозможно, ибо улицы превращаются в реки. Они недоступны и для пожарников.
Конечно, стихия есть стихия. Но она ли главный виновник человеческих трагедий? В Тондо на улице Масангкай стоит церковь Сан Хосе де Троссо. В ней много лет молился богу Иларио Сантос, добрый прихожанин, отец троих детей. Поэтому, когда он направился к распятию, ни у кого не возникло никаких подозрений. Но вот Сантос оторвал от креста деревянную фигуру Христа, тут же у алтаря отломал ей руки, ноли, голову и с этим обрубком, превращенным в дубину, ринулся крушить фигуры святых. Кто же довел до такого состояния доброго христианина? Газеты ответили: безработица! Он был одним (из тысяч безработных, одним из тех, кто живет в Тондо.
Мятежный дух всегда был свойствен филиппинцам. Конечно, нельзя сказать, что почти трехсотлетнее господство испанцев прошло бесследно. Крест, опираясь на мечи солдат испанской колониальной армии, постарался все сокрушить на своем пути: полумесяц, то есть ислам, традиционные религии, стремление людей к свободе и справедливости. Колониальная, светская и духовная власть нашла союзников среди тех, кто принадлежал к имущим слоям, кто решил, что восприятие образа жизни испанского завоевателя, отказ от собственного духовного наследства — это и есть желанный путь наверх. И не случайно Хосе Рисаль, национальный герой Филиппин, поэт, писатель, ученый-гуманист, который был расстрелян испанцами за свою просветительскую деятельность, с горечью писал; «Шея привыкла к ярму, и каждое поколение, родившееся на свет в неволе, постепенно приспосабливалось к новым порядкам»[1]. Под испанским игом филиппинцы «утрачивали свои древние традиции, забывая свое прошлое, свою письменность, песни, поэзию, законы, чтобы вызубрить другие истины, непонятные для них, принять другую мораль, приобрести другие вкусы, отличные от тех, которые были определены для народа условиями его жизни и его восприятием. И вот они пали духом, унизившись в собственных глазах, стыдясь всего того, что было их национальной особенностью, ради восхваления чуждого и непонятного им, пали духом и смирились»[2]. А один из героев романа Хосе Рисаля «Флибустьеры» говорил: «Мы лелеем идиллические мечты, грезы раба, который просит лишь обернуть тряпкой цепь, чтобы не так бренчала и не так впивалась в тело»[3]. За «рабов с грезами» благодарны Легаспи, Сальседо и другим «первозавоевателям» Филиппин американцы, ибо именно они легче всего соглашались сотрудничать.