Прежде чем отойти ко сну, прокурор постоял у окна, озирая город. Улицы были еще пусты. Но милиционер на перекрестке, как это заведено, точным взмахом руки управлял всем движением. По знаку дирижерской палочки невидимые толпы то застывали, как вкопанные, то стремительно бросались вперед.
Прокурор застегнулся на все пуговицы и поднял руку. Он чувствовал: «С нами Бог!» И думал: «Победа будет за нами».
Дождь тек по лицу. Носки прилипали. Жду не больше пяти минут, – решил Карлинский и, не выдержав, пошел прочь.
– Куда же вы, Юрий Михайлович?
Посреди мокрого сквера Марина была неправдоподобно суха.
– Вот они каковы – современные рыцари, – говорила Марина, властно и ласково улыбаясь. – Идите же скорее сюда!
И очертила рядом, под зонтиком, уютное сухое местечко
– Добрый день, Марина Павловна. Я думал – вы не придете. Уже милиционер стал беспокоиться: не собираюсь ли я взорвать памятник Пушкину, пользуясь ненастной погодой
Марина смеялась:
– Во-первых, мне надо позвонить по телефону.
Дождь бил в асфальт и отскакивал. Площадь пузырилась и текла. Они бросились через нее, пересекая воду и ветер. Телефонная будка была островом в океане. Юрий незаметно вытер руки о талию своей спутницы.
– От вас пахнет мокрой тряпкой, – возразила Марина. Он не успел обидеться – она уже набрала номер и произнесла: – Хэлло!
– Хэлло, – решительно повторила она певучее заграничное слова. На верхней ноте ее голос капризно затрепетал.
– Володя, это ты? Я плохо тебя слышу.
Чтобы лучше слышать, она придвинулась к Юрию. Он чувствовал душистую теплоту ее щеки.
– Говори громче! Что, что? Обедайте без меня. Я вернусь нескоро, поем у подруги.
Трубка беспомощно булькала. Это муж на том конце провода пытался протестовать. Тогда Юрий взял руку Марины и поцеловал. Он прощал ей все обиды – и размякшие от воды штиблеты, и то, что недотрога. Ее голос извивался, как змея.
– Вечером изволь идти на концерт. Без меня. Очень тебя прошу… Объясню после… Что ты говоришь? А-а-а… Я тебя – тоже.
Она предавала его – глупого наивного мужа. Эй ты, прокурор! – издевался Карлинский. – Слышишь? Она говорит, «тоже», чтобы не сказать «целую». Это потому, что я! я! стою рядом и трогаю ее ладонь.
– Чему вы так радуетесь? – удивилась Марина, повесив трубку.
А Карлинский, казалось, и в самом деле собирался оправдать ее прогнозы:
– Марина Павловна, я давно хотел задать вам один нескромный вопрос…
– Да, пожалуйста, хоть два, – разрешила она заранее усталым голосом.
Ты – дьявол, но я тебя перехитрю, – успел подумать Юрий. И вкрадчивым тоном спросил:
– Марина Павловна, вы верите в коммунизм?… И еще второй, с вашего разрешения: вы любите мужа?
– Черт, уже прервали! – Владимир Петрович подышал немного в искусственную телефонную тишину. Марина не отзывалась. За стеной Сережа спрягал немецкие глаголы.
– Сергей, поди сюда.
– Ты меня звал, отец?
– Прежде всего, здравствуй.
– Здравствуй, отец.
– Учишься? А я уже наработался. Всю ночь, до утра, как проклятый, сидел… Слушай, составь мне компанию. Выходной день как-никак. Поболтаем, потом на машине прокатимся. Вечером – на концерт махнем. Согласен?
– А Марина Павловна?
– Мать – у подруги. По рукам, что ли?
Сережа не возражал.
– Хочу я спросить, Сергей… В среду, на родительском собрании, много про тебя говорили. Хвалили, как полагается. Ну, а после учитель истории – как его? – Валериан…
– Валериан Валерианович.
– Вот-вот, он самый. Отозвал меня в сторонку и шепчет: «Обратите внимание, уважаемый Владимир Петрович. Ваш сын, знаете ли, задает разные неуместные вопросы и вообще – проявляет нездоровый интерес».
Прокурор помолчал и, не дождавшись ответа, как бы между прочим – сказал:
– Ты это, Сергей, насчет баб, что ли, интересуешься? Нестерпимый розовый свет ослепил Сережу. Будто
девушка, – залюбовался Владимир Петрович. Он знал, что Сережа повинен в иного рода грехах, но в воспитательных целях – пусть сам признается – продолжал пытку:
– Да! О женщинах подумать иногда невредно. Я в твои годы был хоть куда. Можно сказать – первый парень на деревне… Только зачем с преподавателем на такие темы дискутировать? Ты бы меня спросил…
– Да я не об этом вовсе, – взмолился Сережа. – Я совсем про другое спрашивал.
– Про другое?
– Ну, конечно же. По истории – вопросы. По философии тоже. Например, о войнах справедливых и несправедливых.
– О войнах? – удивился Владимир Петрович, все еще делая вид, что ничего не понимает. – Разве ты в будущем году на военную службу собираешься? А институт?
Сережа заторопился. О разных стыдных вещах он и не думал никогда. Учение про войны справедливые и несправедливые создано еще Марксом. Потом его развивал Ленин применительно к новой исторической обстановке. Подтверждая это, Сережа сбегал к себе и принес какие-то тетрадки, исписанные мелким почерком.
– А Валериан Валерианович говорит – Ермак вел справедливое покорение Сибири. И восстание Шамиля тоже правильно подавили…
– Да, – размышлял Владимир Петрович. – Без Сибири нам нельзя. И без Кавказа – нельзя. Нефть. Марганец. Народ-то что поет? «На тихом бреге Иртыша сидел Ермак, объятый думой». Слыхал?
– Когда англичане Индию, они тоже…
– Ты эти сравнения брось, – заволновался Владимир Петрович. – Англичане нам не указ. Где мы живем? В Англии, что ли?
Он задумался на секунду: Англия, действительно, была ни к чему. Какая Англия?
– Но исторически…
– Исторически, исторически! Ты историю изучай, да о сегодняшнем дне помни. Мы что строим и уже построили? То-то. Значит, в конечном счете, понимаешь – в конечном! – правильно делали наши предки. Справедливо.
Отец был прав. Но и Шамиля жалко. Ведь он не знал, что в России революция произойдет. Хотел свой народ освободить, а после выяснилось – зря старался и даже для социализма вредно.
– А вот Юрий Михайлович по-другому мне объяснял. Все дело, говорит, в том, на чью точку зрения стать. Для одних – справедливо, для других – наоборот. Где же тогда настоящая справедливость?
Опять этот Карлинский! – хотел выругаться Владимир Петрович, но сдержался.
– Ты, Сергей, поменьше этой софистикой увлекайся. Конечно, Юрий Михайлович – человек эрудированный и с Мариной Павловной хорошо знаком… Но все же он тебе не товарищ… Давай-ка выкладывай по порядку – какими еще вопросами ты учителей донимаешь?
– Все дело в том, дорогая Марина Павловна, на чью точку зрения стать. Попробуем стать на вашу.
Покуривая вкусную сигаретку, Карлинский смотрел, как Марина кушает. Маленькая бесстыдная родинка, похожая на мушку, придавала ее лицу ослепительную белизну. Но вот уже обвисли складки щек, набрякла промежность у шеи и подбородка. Марина кусает пирожное, обнажив десны, так чтобы не запачкать на губах ярко накрашенную кожу.
– Марина Павловна!
Она медленно поворачивает голое лицо, показывая его со всех сторон.
– Мы же друзья, не правда ли? Потому я и позволяю себе говорить начистоту. Ведь не по любви… – Карлинский понизил голос, за соседним столиком двое молодых людей сосредоточенно лакали коньяк… – то есть не из любви к родине и коммунизму вы пошли замуж? Вы, такая умная и такая красивая… Ведь вы красивая?
– Красивая, – слегка посмеиваясь, подтвердила Марина.
– И умная.
– И умная.
– Люблю беседовать с вами. Как будто ешь перец в томате. И кафе располагает к откровенности. Колорит!…
Юрий повел подбородком, приглашая оглядеться по сторонам. Молодой человек за соседним столиком упрямо твердил:
– Обожаю звон бокалов.
А его товарищ перекрестился куском ветчины, воздетым на вилку, проглотил и внушительным тоном добавил:
– Тело женщины – это амфора, наполненная вином.
– Не пора ли наполнить и наши амфоры? – спохватился Карлинский. – Только за что же нам выпить? За идеалы, о которых вы так старательно умалчиваете?
Марина пожала плечами:
– Не умею разговаривать на отвлеченные темы, Юрий Михайлович.
– А на интимные?