– Во всяком случае, мне непонятно, что на тебя нашло? Я никогда не видел тебя в таком состоянии. Ты вел себя как одержимый.
Грант нахмурился. Йен был прав: прежде он никогда не совершал необдуманных поступков, никогда ничего не делал без предварительного кропотливого изучения.
– Я слишком долго ждал этого момента. – Грант знал, что подобное объяснение звучит неубедительно. Он и впрямь одержим. Эта импульсивность проявилась внезапно, как вспыхнувший пожар, и он безоговорочно ей подчинился – впервые на своей памяти. – Я бы не стал ее преследовать, если бы она не побежала.
Йен внимательно посмотрел на него своими проницательными глазами.
– Возможно, в тебе больше сходства с твоими братьями, чем ты думаешь...
Грант весь напрягся.
– Ничуть не бывало, – огрызнулся он. – Я уравновешенный, размеренный...
– Знаю, знаю, – прервал его Йен. – У тебя безграничное самообладание, выдержка – и все это ты сам в себе выковал. Или может, – он хитро наклонил голову набок, – как говорит экипаж, ты выдавил из себя все желания и превратился в подобие камня?
– Они говорят, что я похож на камень? – Грант замедлил шаг.
– Они говорят кое-что похуже, но я ограничусь этим.
– Тогда уж лучше совсем молчи. – Грант снова пошел быстрее, но Йен тут же догнал его.
– Сегодня ты не был похож на камень, это уж точно. Я даже рад, что ты погнался за ней, – признался он.
Грант наградил его взглядом, показывавшим, что его терпение все же не бесконечно.
– И чем же это тебя так обрадовало?
– Ну, тем, что ты еще остаешься человеком. В кои-то веки ты не руководствовался приказами рассудка. Уж не женщина ли тому виной?
– Просто мне воздалось за то, что я нашел ее. А тот факт, что она женщина, – всего лишь случайность, не имеющая принципиального значения.
– А тот факт, что она красавица? – Йен поднял брови. – Я уверен, ты ее напугал до смерти. Она сейчас, поди, прячется где-нибудь, съежившись, и плачет. – Он издал цокающий звук. – Единственное, что ты не унаследовал от ваших Сазерлендов, это галантность в обхождении с дамами.
Грант заставил себя скрыть раздражение. Кузен, как обычно, пытается поймать его на удочку. Импульсивный и ветреный Йен был его полным антиподом; за семь месяцев путешествия они, наверное, перерезали бы друг другу горло, если бы Грант не следил за собой. Он уже сто раз пожалел, что взял на корабль этого повесу и бездельника, который примчался на корабль за минуту до отплытия из Лондона.
Грант выругался себе под нос и оглянулся на кузена – тот, щурясь, весело рубил сучья и попутно уплетал бананы. У Йена была куча недостатков – невероятная способность вызывать раздражение, леность и еще много чего, но... Йен был ему как родной брат. Если бы похожая ситуация возникла вновь, Грант повторил бы ту же ошибку, взяв его с собой.
Надо было видеть, как Йен с вытаращенными глазами бегал по доку и крутил головой, высматривая причал, где стоял «Киверел».
Когда Йен, щелкнув пальцами, сказал:
– Подумать только, выходит, дедушка Виктории отнюдь не сумасшедший! – Грант с трудом поборол соблазн напомнить кузену о его статусе праздного пассажира, совершающего бесплатную экскурсию.
– Никто из нас никогда не считал его сумасшедшим. – Ответ Гранта был по меньшей мере неискренен, потому что до сего дня он сам не раз задавался вопросом о здравомыслии ее дедушки.
Эдварда Дирборна, старого графа Белмонта, высшее общество Лондона и все, кто как-то был связан с мореходством, называли чокнутым. А как еще назвать одинокого старца, который в безысходной тоске о своей пропавшей семье вообразил, что его родственники, не обнаруженные за все эти годы, живы? Как назвать того, кто рисковал довести себя до обнищания, снаряжая экспедиции в южную часть Тихого океана, после того как они одна за другой заканчивались неудачей?
Но Грант знал, как его назвать. Праведный. По крайней мере в отношении Виктории.
Он вспомнил свою первую встречу с графом. Когда Белмонт рассказывал, как он потерял семью, в его затуманившихся глазах стояли слезы. Грант, испытывая неловкость, произнес тогда какую-то банальность – мол, что погибших уже не вернешь и нужно смириться с мыслью, что теперь они обитают в ином, лучшем мире...
Но Белмонт продолжал верить, несмотря на все доводы окружающих и вопреки всякой логике. Грант резко тряхнул головой. Он знал, почему граф не терял надежды. Не потому, что интуитивно или, как он выражался, «нутром чувствовал», что его родные живы. Он верил в это потому, что альтернатива была для него невыносима.
– Воображаю выражение его лица, когда мы привезем ее обратно. А какими будут лица всех остальных, черт возьми! – Обычно скучающие глаза Йена внезапно загорелись от возбуждения. – А я-то еще думал, какие мы глупцы, раз принимаем поручение глупца...
– Мы?
Йен тут же прикинулся оскорбленным.
– Я полагаю, если здесь ты и я, – сказал он, – значит, это – мы.
Сердито сверкнув глазами, Грант прошел вперед и следующие три часа, прокладывая дорогу, махал мачете так, что дыхание со свистом рвалось сквозь его стиснутые зубы. Рукоятка намокла от его потных ладоней, и на коже выскочило еще несколько пузырей. В конце концов Грант остановился, привалился к дереву и положил покрытую грязью, стертую до крови ладонь на ствол, чувствуя, как усталость пронизывает тело до самых костей.