Железная кровать с пушистыми подушками, да не одна — целых три. В доме было много людей. Летом у бабушки — прабабушки полна горница, как семечек в огурце. Каждый день она ловила в сараюшке утку, рубала ей голову, ощипывала, и к обеду большая кастрюля борща, наваристого, ароматного становилась в центре стола. Кувшин с молодым виноградным вином, краснобокие помидоры.
Эти жаркие, пахнущие полынью дни ее детства, вспоминались часто.
Прабабушка жила на Кубани со своим мужем Османом. Осман был загадочным, как его имя. Его мучила астма и многочисленные родственники, съезжавшиеся каждое лето в пахнущий абрикосами дворик. Он мало говорил, все больше сидел в плетёном кресле, наблюдая за происходящим. Изредка ворчал, призывая бабушку восполнить пробелы в воспитании ее потомства. Внуки были ее, личные. Эти молодые шустрые побеги вились от ветки ее первого брака, искореженного войной. Первый муж служил в западной Белоруссии, той, что до 39 года была Польшей. Видный капитан с красиво очерченным носом, строго и грустно смотрел с единственной оставшейся фотографии. Рядом миловидная девушка. Каре, белая блузка, рот бантиком. Красивая пара. Двадцать второго июня он попал в плен, оставив ее с двумя маленькими детьми на оккупированной территории. Война ворвалась в их жизнь, разметала, обожгла, заставила выживать. Бабушка устроилась на маленькую швейную фабрику в польском городке. Хоть что—то. Однажды попыталась вынести катушку ниток, зашить изношенные детские одёжки. На проходной обыскали, нашли злополучную катушку и посадили бабушку. Дети остались одни. Слава Богу, недолго. Постращали и выпустили. Одиннадцатилетний мальчик пошел работать пастушком к польскому пану. Надо было кормить семью. Он был единственным мужчиной. Пан жил на хуторе, в небольшом маёнтке — доме. Семья большая, хозяйство. Со всеми делами не справлялись. Да и зачем, когда дешёвая рабочая сила — дети с оккупированной территории. Осень сорок первого — холодная, ранняя. Не было обуви. Босоногий пастушок ходил за коровами по стылой траве. Горячие коровьи лепешки, плюхающие на траву, подернутую инеем, спасали голые ступни от жуткого холода. Он наступал в самую лепешку, превозмогая брезгливость, отвратительный запах и блаженно прикрывал глаза, грея ноги. Лепешка быстро остывала. Тогда он, кое — как вытирая ноги о траву, брел дальше за стадом в ожидании следующей порции тепла.
Увидела своего прадеда, которого уже давно нет в живых, о котором знала лишь по рассказам мамы. Воображение собрало его образ, и Лере захотелось плакать. Её предшественники знали, что такое голод и холод, ее прадед знал, что такое война, в пятнадцать лет он поседел от всех испытаний, выпавших на его мальчишеские плечи. Да если бы только на его. Многие дети того времени седели бессрочно. Как они выжили? Какая Ламборджини? Велосипед за счастье. Счастье. Были счастливы, обходясь совсем малым.
Затекла нога от долгой неподвижности. Привстала. Отряхнула песок. Душ. Где же был душ? А впрочем, какая разница? Главное, помнит его внутри и снаружи. Главное, представить все правильно, бочку с водой, клеёнку. Закрыла глаза, протянула руку, прикоснулась к гладкой клеёнке. Получилось. Перед ней стояла душевая кабинка — пристройка когда-то к летней кухне, а теперь просто к пустыне. Пристройка к пустыне. Улыбнулась от своего каламбура. Интересно, сколько же она сто́ит? Цены нигде не было. Да и какая цена? Все старенькое. Сняла платье, сложила аккуратно, положила на песок, сверху бельё. Поставила рядом туфли. Картинка получилась еще та. Вошла в прохладную тишину, вдохнула глубоко. Точно, тот запах, мокрое дерево решётки под ногами. Открыла кран — хлынули прохладные потоки воды из лейки под потолком. Блаженно зажмурилась, замерла. Сколько стояла так? Казалось, целую вечность. А потом вдруг очнулась. Сколько там воды, в бочке? Вдруг закончится. Хорошо бы голову помыть. А нечем. Привычно протянула руку — точно, мыло, вернее обмылок на деревянной реечке, земляничное, розовое. Выключила воду, намылилась. Чудо возвращения в детство состоялось. Свежая, прохладная как нимфа, пахнущая земляникой, вышла из кабинки в пустыню. И увидела Марка. Вскрикнула, схватила платье, нырнула за клеёнку.