— Так, как ты говоришь. Так и жила.
— Проститутка что ли? Прости Господи.
— Нет. Нормальная.
— Дети есть?
— Детей пока нет. В ячейку детскую очереди такие, что не попадёшь туда.
— Ты точно малахольная. Пошла! Неча мне зубы заговаривать. О том, что я сказал — мечтай себе тихо и всё.
Петруха покосился на Митяя. Тот смотрел на Леру с опаской, набычившись, на всякий случай старался идти чуть в стороне. Круглые щёки его налились краской, стал заметен светлый пушок будущей бороды.
— Да глаза мне развяжите! Как идти то, если не вижу ничего.
— Ладно. Развязывай. Пришли ужо почти.
Лера сняла косынку, осмотрелась вокруг.
Они шли по улице. Дома со ставеньками прятались за заборами. У забора бродили куры. Огненно-рыжий петух вышагивал чуть впереди, грозно озираясь вокруг. Увидев конвойных, сверкнул бусинкой — глазом и принял вид ещё более воинственный.
Митяй сделал в его сторону шаг, передразнивая петушиный крик. И в ту же секунду петух бросился к нему, грозно распушив перья. Митяй испугался, вскинул ружьё — раздался выстрел. Куры в ужасе рассыпались вдоль забора, пытаясь протиснуться между досками во двор, застревали и орали еще громче. То, что осталось от петуха, лежало у ног Леры. Щиколотки и подол бабушкиного платья были забрызганы кровью. Петушиная голова подергивалась, билась о серую мягкую пыль дороги, чёрную бусинку глаза затянула белая поволока. Петух затих.
— Идиот! Бес-предельщик, безумец, бездельник, бестолочь! Чем тебе петух помешал? Тоже против советской власти? — Лера осторожно сделала шаг в сторону, оттирая кровь с забрызганной ноги.
— Против! Неча скакать на власть! — Митяй, в первую минуту растерявшийся от своего неожиданного выстрела, пришёл в себя и привычно заржал. — Пусть все знают, что будет с контрой.
— Супостат! Изверг, Ирод царя небесного! — Из калитки на улицу выскочила бабушка — маленькая, сухонькая, в коричневом платочке. Замахала кулачками, вцепилась в рубаху Петрухи, да так, что пуговица оторвалась и упала в пыль дороги.
— Оглашенная, пристрелю, как петуха! — Петруха с силой отбросил старушку от себя. Она, оступившись, упала, как сухая тростинка. Седые прядки волос выбились из-под платка. Лера бережно присела на колени рядом:
— Бабушка, больно? Где болит? Давайте, я вам помогу подняться.
— Сонюшка? Детка! А ты откуль тут? Нельга цябе тут. Бацюшку нашаго, отца Александра, забрали, ироды. Отца Иоанна забили. Храм чуть не спалили. — Бабушка заплакала, слезинка покатилась по иссушенной солнцем и годами кожей.
Лера гладила сухонькую спину. Бабушка была такой родной и близкой, словно знала она её много-много лет.
— Ничего. Всё образуется.
— И дзе яны найшли цябе, дачушка[4]? Ты ж у городзе? Дед о цябе жалиуся[5]. Была у яго перад арэстам. Пытала пра цябе. А ён:
— Не ведаю, Фотинья. Молюсь вось тольки. Что мы можем ещё, кроме как молиться о ближнем, если он далёко.
— Кончайте разговорчики. — Петруха постучал прикладом по плечу Леры. Вставай, девка. Вот и помолился дед твой. Увидит внучку драгоценную.
— Ой, кто жыве циха, таму жыць лиха! И цябе у каталажку? Цябе-то за што?
— Вот скажет, где золото церковное — так сразу и отпустим. Бабка, ты бы не охала, а сказала бы ей, каб яна и деда и сябе ратавала[6].
— Э, мiлок, хутка[7] ж ты забыуся, чым ратуюцца православные. Пецька, я ж у цябе, маленькага, лячыла залатуху. Неслух ты быу, неслухам и застауся. Дзеда не слухаеш. А цяпер у бабку будзешь сталяць, як у зайца? И ты, Мицяй, туды ж?
Митяй виновато переступил с ноги на ногу, видно, не мог опомниться от выстрела своего.
— То — пережиток прошлого. Пе-ре-жи-ток! Новое время. Отряхнём с ног все старое, бабка, и тебя, в том числе.
— Траси, миленьки, датрасешся. Жалею я цябе. — бабушка вытерла набежавшие слёзы.
— Себя пожалей Тебе в новой жизни нашей не пожить. Не увидишь светлого будущего. — Это Митяй подал голос.
— Эх, Мицяй. Тут ты правду гаворыш. Без будучага мы цяпер. Монаха, Божьего чалавека, забили? Ён за усе жыццё мухи не забиу? Бацюшку нашаго, чаму забрали? Божiй челавек. А вы яго, супостаты, у засценак.
— Божий, говоришь? Зачем Божиему человеку золото? Бог говорит, что здеся не надо ценности собирать. А он? Присвоил. Люди галадуюць.
— Не таму галадуюць, што бацюшка наш пацiр вам не сдаe, а таму, што вы працаваць[8] не хацице. Ваюеце. А хлеб руки любиць. А у цябе, Петька, стрэльба[9] да лыжка в руках. Другого не трымаешь[10].
Петруха ткнул старуху прикладом в плечо. Она тихонько ойкнула и упала.
— Что же ты делаешь, изверг? — Лера схватила его за рукав, крепко, откуда только сила взялась. Петруха вывернулся и больно толкнул. Лера упала в пыль дороги рядом с бабушкой, больно ударившись коленкой.