Лера открыла глаза и увидела дедушку, склонившегося у стола.
— И Серафимы будут воспевать: «Свят, свят Господь Саваоф!»
— Серафимы? — посмотрела удивлённо, стараясь припомнить, что же с ней происходит.
— Ангелы. Бесплотные существа. Мы их не видим и не слышим. Диапазон наш узок. Господь сотворил их до нас. А потом — по образу и подобию своему сотворил человека. Поспала чуть-чуть?
— Да, кажется. Холодно.
Дедушка развернул кофту, лежащую в изголовье, подал.
— Надень. Есть хочешь?
— Немножко. Терпимо. — Лера смахнула непослушную прядь волос. — Ты скажи, дедушка. По образу и подобию? То есть, мы подобны Богу? Внешне?
— Нет. Мы подобны Богу возможностью творить. Этого нет ни у кого из сущих на земле. И у ангелов в том числе.
— А муравьи, а пчелы? А птицы? Они творят свои жилища, мёд, в конце концов.
— Это творчество запрограммированное. Его и творчеством не назовёшь. Это программа Божья. Оттого плоды его так прекрасны. Муравейник по своей структуре безукоризненно удобен и выверен геометрически. Всё для жизни в нём есть.
— Огромный многоэтажный дом. Система проветривания, мусоросборники, зернохранилище, ясли для малышей, царские покои и даже туалеты. И главное — идеальная чистота.
— О! Да ты специалист. По муравейникам? — Добрая улыбка высветила лицо.
— Я биолог. У меня была курсовая работа, связанная с изучением жизнедеятельности муравьев. Во время летней практики я сутками наблюдала за их жизнью. Больше всего меня поразило, что у них есть кладбище, куда сносят трупы умерших собратьев. Дедушка, ты бы видел, как бережно они несут их останки. Кажется, скорбят.
— Ну — это антропоморфизм, наделение живности человеческими качествами.
— Сложно от этого удержаться, когда наблюдаешь за их бытом. У них есть специальная зимняя спальня. Взрослые муравьи в тесноте, да не в обиде, проводят зиму в этом помещении. Закрывают все ходы-выходы в муравейнике, сбиваются в кучу в зимней спальне и засыпают. Причем, те, что в центре, отогреваются и уступают место тем, кто снаружи. Без ссор, выяснения отношений, борьбы за лидерство. Справедливость во всей своей мощи.
— Биологи считают это следствием некоего взрыва, природным всплеском эволюции?
— Дедушка, ты не представляешь, в хлебном складе муравьи хранят зерна, а мясную кладовку приносят гусениц и другую добычу. Кстати, тебя кормят эти вандалы?
— Нет. На их взгляд — это лишнее.
— Вот гады! Я им устрою — стукнула кулачком по столу. — Кстати, у муравьев есть специальный коровник.
— Коровник?
— Коровник. В нем живут не настоящие коровы, а тли. Они их кормят травкой, а те в свою очередь дают им молоко.
— Ну, а молоке и не мечтай. Хлебушка бы, конечно, горбушку. Да с солью!
Лера встала и стала стучать в дверь:
— Петруха!!! Петруху сюда!
— Что кричишь, орёшь, спать не даешь? Нету тут Петрухи!
— Кормить нас собираетесь?
Заскрипела щеколда, дверь приоткрылась, из-за нее показался Михеич, тот самый старик, который топил печь.
— Так не было такого приказа!
— С пленными так не обращаются. Я так поняла, мы пленные?
— Хто ж его знает? — Михеич почтительно посмотрел на батюшку. — Вы уж, отец Александр, простите, Христа ради, мы — лицо подневольное. Не велено вообще с вами разговаривать. Они ушли в сельсовет покудова. Один я туточки.
— Хлеба, горбушку нам, а лучше две. И воды. — Лера говорила, словно заказ в ресторане делала тоном, не терпящим никаких возражений.
— Так нетути хлебца. Бульба есть. Петух варицца, Енерал значить. Но он сырой, по причине старости. Старый подлюка, как я. Будет варыцца яшче часа три, каб яго можно, значыцца, употребить. А бульбы дам, чаго ж не дать бульбы. Что ж я ирод, что ли? И воды в колодце много.