— Михеич! — отец Александр привстал со скамьи.
— Батюшка, благословите! — подошел, пригнул голову под благословение.
— Бог благословит. Что там за новости?
— Уполномоченный прыехал з городу, говораць, злы, як чорт, прости Господи. Требует, каб сдали с каждого двора усе каштоунае[15]. А где там? Люди галодныя. Нияк будуть и по вашу душу разбирацца.
— Что там иконы? Успели забрать?
— Бабки по хатам разнесли, слава Богу.
— А Тихвинскую?
— Фотиния. Вы, батюшка, не поверите. Оклад у иконы — фунтов на дваццать, Тут мужику не под силу, а яна, у чым тольки душа трымаецца[16], подхапила её и, как пушинку, понесла, значыцца, у сваю хату.
— Фотиния? Та бабушка, хозяйка петуха? — Лера вспомнила старушку, которая встретилась им на улице.
— Яна самая. У нас одна Фотиния.
— Батюшка, не поверите. Як вас забрали, яны стали палить храм. Сараюшка загорэлась першая, а царква сперва занялась, а тут ливень. И адкуль туча та узялась, загрымело усё. Гэтыя от страха прысели, голавы схавали. Так што стаить царква. Не волнуйтесь. Па сялу размовы[17] идуть про кару Господню. Можа, побояцца зрушить.
— Может, и побояться. А ты, Михеич, что же, на службу призвался?
— Што ты, батюшка. Высокия пароги не нашыя ноги. Ты ж майго Петруху шалапута ведаешь. Деду мила, а внуку гнила. Сирота, адним словом. Усе куролесит. Рэвалюцыя для яго — радость велькая. Рабить не трэба, усе маузером можно вытрасци. Гэта па ём у самы раз. Ты ж ведаешь, с детства удержу няма, як матка яго памерла, Глаша моя — дед всхлипнул, привычно смахнул слезу — так и понесло хлопца. А зараз ён начальник, даже деда родного не чуе[18].
— Михеич, а вы отпустите нас, что вам родной внук сделает?
— Э, милая, куды я вас отпущу? Близка видаць, да далёка дыбаць. Найдуть сразу. Везде революция, от яе никуды не схаваешься. А батюшек, попов, значицца, новая власть совсем не любить. Что уж яны новой власти, как бельмо у глазу? Не ведаю.
— Что же тут, Михеич, не ясно? Царя расстреляли, детей неповинных, Россию кровью залили. Голгофа. Им же кровь невинных спать не дает. И раскаянья нет. Как Иуда метался с тридцатью серебряниками, так и они со своими манифестами. Сплошной обман и ничего более.
— Вось за гэтыя словы и забъюць цябе, отец Александр. Маучы ты уж, Хрыста ради.
— Что же молчать? Мой век короток уже. За Христа пострадать — радость большая. Мне бы внучку вызволить. Что ей пропадать со мной?
— Отец Александр, аддау бы ты им усё. И выратуешь унучку. — Дверь закрылась.
— Дедушка, скажи, а ты ценности, зачем прячешь? Хочешь с ними уехать куда-нибудь?
— Куда? — недоуменно приподнял очки.
— За границу. Это золото, насколько я поняла. Будешь жить там безбедно?
Старик посмотрел на неё задумчиво, покачал головой.
— Детка. С родной земли не бегут. И ценности тут останутся. Служба в храме должна продолжаться. Во что бы то ни стало. Верю, что всё это когда-нибудь понадобится. Придёт время собирать камни. Придёт.
— Не дадут. Не дадут никаких служб проводить очень долго. И церковь в клуб превратят. Будут там кино показывать.
— Не разрушат? Слава Богу.
— Не разрушат. Стены каменные. Не смогут. Во время войны бомба рядом упадёт. Взрывной волной разрушит немного, но храм выстоит.
— Ангелы будут служить. Во всех разрушенных храмах Литургию служат ангелы.
Скрипнула дверь. Снова вошёл Михеич. Поставил на стол миску с картошкой. Плошку с солью.
— Ешьте, что Бог послал.
— Спасибо, Михеич.
— Воды зараз принесу, а вы ешьте, ешьте. — Вышел.
***
Уполномоченный шел по улице, сердито сдвинув брови. Рядом, подобострастно наклонив голову, вышагивал Петруха.
— Как обращаться к вам, товарищ комиссар?
— Феликс Эдмундович зови.
— Э-мун-давич? Не выговоришь…
Уполномоченный схватился за маузер.
— Эдмун-тович. Понятненько, ясненько. Не волнуйтесь. Выговорим. И других научим. Имя чудное? — покосился на маузер.
— Имя самое что ни есть революционное. Докладай обстановку во вверенном тебе селе!
— Обстановка боевая. Продналог сдали еще давеча. Вытрясли все до остатку.
— Что это за «все до остатку»? А чем люди твои будут детей кормить?
— Эй, у них завсегда на чёрный день есть. Ясненько, понятненько, три шкуры снимешь, а под ими — чацьвертая виднеецца. Это уж как пить дать.
— Что с церковными ценностями?