— Почему только с мамой? А отец?
— Отец умер, летом лошадь его сбросила, расшибся. Мы одни с ней остались, совсем. Это поле мне таким страшным казалось. Ветер, темно, холодно. Казалось, никогда никуда не придём, никогда не будет тепло и никому мы не нужны в этом поле. Она совсем выбилась из сил. И вдруг — колокол. Этот звон до сих пор слышу. Мама тогда подхватила меня из последних сил. А дальше помню свечи и икона Святителя Николая. Мне так тепло стало, радостно, как будто я домой пришёл. Я почувствовал, что мы не одни. Уснул на лавке прямо на службе, и сквозь сон — такая радость, такой покой, такое блаженство. Как будто кто-то невидимый и очень-очень добрый взял меня на руки и покачивал легонько.
— В детстве это легко. У ребёнка сердце чистое.
— Поэтому Господь и говорит: будьте как дети. Отключите рациональный опыт, он ничтожен по сравнению с величием Творца. Так, пыль на шкафу. Просто доверьтесь.
— Я поняла. — Лера надавила на крючок, пытаясь его расшевелить, крючок не поддавался.
— Есть в Евангелии место, когда апостол Пётр пошёл по воде, он обрёл практический опыт веры.
— Но ведь он испугался и стал тонуть?
— Пришла мысль, что по воде ходить нельзя. Рациональная. И всё.
— Не было веры?
— Пошатнулась, и он пошатнулся. Евангелие зовёт нас пойти по воде. И здесь не надо спрашивать, а что дальше? Исполнить, что велел Господь, и вместо воды под ногами почувствуешь — твердь, опора.
Дверь скрипнула, вошёл Михеич. Смущённо почесал реденькую бородку, протянул миску.
— Вот, Фотиния вам огурцов передала. Новый уполномоченный из губернии приехали, приказали вас кормить.
— Вот, Соня, и радость, огурцы у Фотинии сладкие, жуй.
— И вы, дедушка, давайте.
— Ешь, ешь, детка, и мне хватит.
Соня взяла огурчик — зелёный, в пупырышках, потерла его в руках, обмакнула в соль и сочно захрустела.
— Ух ты, вкуснотища. Сейчас бы горбушечку бородинского.
Второй протянула дедушке. Прожевав, спросила снова:
— Знаешь, дедушка, многие думают, будут верить, молиться — и все беды уйдут. И проблем никаких.
— Знаю, детка. Это язычество. Вера на самом деле порождает очень много проблем. Ведь человек, познавший Бога, начинает плыть против течения. Поступить корыстно, когда вокруг все так поступают? — Нет, не могу. Обмануть? Украсть? Невозможно. То, что вчера было нормой и приносило удовольствие — сегодня омерзительно.
— Начинается борьба?
— С самим собой. Добро и зло явственно расходятся по своим полюсам, и человек лишается возможности компромисса. Сказать, что с верой жить проще, чем без веры, может только человек, не имеющий о вере никакого понятия.
— Ты знаешь, дедушка, — Лера встала у стены — есть ведь много людей, неверующих. Но живут они по совести. Не делают зла. Не воруют, не убивают. И в Боге не нуждаются. Считают всё это просто сказкой.
— Господь в Священном Писании говорит: Не имать Дух Мой пребывати в человецех сих во век зане суть плоть.
— Ой, совсем не понятно.
— Человек может стать настолько земным, что его душа угасает, и он даже не ощущает потребности в том, для чего он создан.
— Да ладно. Есть слово совесть. Она и регулирует. У атеистов ведь тоже есть совесть.
— Со-Весть. Со-причастность с Вестью о Христе. Не может совесть быть отдельно от веры, от Бога. Это самообман. Каждый может ее вектор направить в любую сторону, как удобно.
— Я думала об этом. Многие живут под девизом: хорошо то, что полезно лично для меня, здесь и сейчас.
— Ты видишь, что вокруг творится? Брат на брата! Сын на отца. Льётся кровь. Разорение и разруха во имя великой цели! Невозможно убивать во имя свободы и справедливости. Это никакая не свобода. Майдан[52], торговище.
Лера задумчиво посмотрела в окно. Немытые пыльные стекла приглушали и без того потемневшую картинку сада. Ветки яблонь слегка покачивались, наверное, на улице ветер. Очень хотелось выйти из этой крошечной комнатёнки, пойди с дедушкой по деревне к дому, увидеть его комнату, его книги, почувствовать, чем и как он живёт, её дедушка, её предок, её часть, отдалённая во времени.
— Дедушка, нас выпустят?
— Не знаю.
— А почему они не верят?
— Люди нечестные и непорядочные бывают, как правило, недоверчивы и подозрительны. Они никому не доверяют, потому что знают, что им самим доверять нельзя. Так и здесь. Человек верный и преданный Богу не усомнится в Нём: если уж на меня, грешного, можно положиться, то тем паче на Господа.
У стекла промелькнула тень, а потом они увидели нос, пятачком расплющенный на стекле, серые глаза, мальчишеские вихры.
— Андрейка! — отец Александр улыбнулся, добрые морщинки разбежались вокруг глаз. — Ты что прибежал?