— Скоро буду, — устало по инерции ответил Ян, ослабляя узел галстука. — Еду.
"Еду" вместо "иду". Черт, может, действительно развернуться и махнуть обратно в город? В клуб, в ресторан, куда угодно? Алкоголь выветрился, оставив после себя вместо озорства и дерзких планов тяжелое равнодушие. Еще не поздно. Уехать, отключив мобильный, и реально оторваться.
У лифта, несмотря на поздний час, было еще несколько человек. Ян вместе с ними зашел, нажал на нужный ему этаж и оглядел полусонные лица. Вместе с ним, почти последняя, в лифт вползла бабка, шаркая стоптанной обувью и недобро погладывая на Яна, от одежды которого веяло холодом а на плечах, на черной ткани пальто таял снег, превращаясь в мелкие блетящие капли.
— Вам куда, выше?
Пожилая худощавая женщина неприветливо глянула на Яна своими глубоко посаженнными глазами, сжала и без того тонкие, сухие губы, словно он ее чем-то обидел, но промолчала, ничего не сказала. Ян не заметил, в какую кнопку она ткнула — старуха словно нарочно сделала это слишком быстро, как будто не желая ему отвечать из какого-то непонятного принципа.
Двери кабины лифта бесшумно акрылись, на их матовой металлической поверхности Ян увидел свое распывчатое отражение — высокая черная фигура, поднятый воротник, бликующие остроносые ботинки. Бабка косилась на него все с той же неприязнью, и Ян усмехнулся, думая, что она, наверное, она в его руках представляет остро наточенную косу.
Лифт остановился, двери его так же бесшумно разошлись, и бабка, недобро зыркнув в последний раз на Яна, шустро выскочила в коридор. Буквально тотчас погас свет, люди в лифте испуганно загомонили, и Ян поспешил выйти в коридор, чтобы, не дай бог, не остаться запертым в кабине.
— Ну просто все против меня… Черт, что за безобразие?! Это когда исправят?! Я свой ужин получу?!
— Спросите на рецепшене…
— К черту идите.
Замерцали экраны мобильных в попытке разогнать темноту.
— Это какой этаж? Женщина, вы какой этаж нажимали?
— Третий как будто.
— Выше подниматься надо по лестнице. Где лестница?!
— Там, налево… Идемте, покажу…
Кипя от злости, Ян вместе с другими пошел к лестнице. В потемках кое-как он поднялся на два этажа выше. В коридоре было абсолютно темно и тихо, даже фонари на улице погасли, в окнах в конце коридора была такая же беспросветная мгла. Подсвечивая себе телефоном, чертыхаясь, он с трудом нашел двери, бликанула цифра "3", изящно вырезанная из какого-то сплава.
— Да неужели…
Под дверями, обняв сумку, совершенно празднично и радостно храпело какое-то вусмерть пьяное тело, дыша перегаром. Ян, брезгливо переступив через спящего, даже не попытался рассмотреть его лицо. Лучше не знать, кто из сотрудников так напивается, иначе тот вылетит в мгновение ока просто потому, что попал под горячую руку начальству.
— Лиля? Лиля, я приехал.
Дверь была не заперта на ключ, словно Лилька нарочно оставила ее открытой, поджида Яна, и открылась при простом повороте ручки. В номере стояла такая же темнота, как и во всем отеле, а вот тишина… Торопливо разуваясь, подсвечивая себе телефоном, выхватывающим небольшим пятном света из темноты то яркие красные лилькины сапожки, аккуратно поставленные на полку для обуви, то ее шубку с меховым вортником, Ян вслушивался в какие-то подозрительные охи, частое хриплое дыхание, приглушенное неплотно запертой дверью в ванную комнату… Мобильник выпал из его пальцев и погас, потерялся, Ян тихо ругнулся, ступая, стараясь не спугнуть… кого?
В ванной лилась вода, из-за прикрытой двери отчетливее слышались вздохи, хриплые откровенные стоны. Ян кинул подарочные пакеты на постель, расстегнул металлический браслет часов, по привычке опустил их в карман. Один сверток — тот самый, заветный, — положил на край прикроватной тумбочки, потрясенно слушая женский дрожащий голос, стонущий так откровенно, развратно и сладко.
— Ждала меня, говоишь? Готовилась?
Он прокрался к дверям, стараясь ступать неслышно, приоткрыл их.
Стоны, откровенные охи усилились и Ян, слушая, как вода разбивается о тело откровенно ласкающей себя женщины, почувствовал, как в висках его шумит кровь, одурманивая, заводя, заводя до дрожи в пальцах, до стояка — до боли, до почти предоргазменного возбуждения.
— Вот же черт… так вот что тебя заводит?!
— Да, да, да, — взахлеб шептала она, а потом ее голос срывался, она заходилась в стонах, беспомощных, откровенных, и горячая возня в темной ванной только усиливалась…