И генеральный поплыл.
Говорят, на первое свидание с ним Лилька не пошла. Сделала вид, что испугалась, плакала ему в трубку, что он захотел ее уволить, и потому приглашает в ресторан, надеясь на ее отказ, словом несла какую-то несусветную чушь, словно он не на свидание ее позвал, в в газовую камеру, отчего у нее приключились паника и истерика одновременно. Он долго убеждал ее, что это не так; оттаяв, долго уговаривал как маленькую девочку, шептал что-то в трубку, улыбаясь, закрывшись у себя в кабинете.
Убедил; добился.
Лилька обставила все так, будто действительно он добился, уломал, уговорил, победил, хотя на самом деле все было иначе. Попался, глупый, как откормленный карась в садок. Был допущен до тела и получил все, о чем мог мечтать — и, наверное, кое-что из того, о чем даже не думал? Неделю осеннего отпуска, в самую слякоть и промозглое межсезонье, парочка провела в загородном отеле, и говорят, что по возвращении Ян Павлович еще неделю пребывал в приподнятом настроении духа, витая в облаках. Секретарь, принося ему на подпись документы, не раз замечала, что он с кем-то говорит по телефону, точнее — слушает с улыбкой, покачиваясь в кресле, и от его былой холодности и отстраненности и следа нет.
После этого Лилька подняла голову. Она стала капризничать, выпрашивать подарки, и эту поездку всей конторой выпросила именно она, чтобы пустить пыль в глаза остальным сотрудникам, а генеральный подписал — словно с барского плеча кинул.
Саше, в общем-то, было все равно.
На свои, кровные, заработанные, она никогда бы такую поездку не купила. Нет, не сказать, что слишком дорого, но все же денег жаль. Можно купить новые сапоги и пуховик, да и вообще деньги на дороге не валяются. А проплаченная конторой поездка — это ж подарок небес! Отдохнуть, развеяться. Не думать ни о чем — уборку и обед делает персонал.
Мишка, конечно, поехал с ней.
Сначала он ужасно стеснялся — того, что чужие люди будут прибирать его постель, что вообще посторонние люди будут в курсе того, что они с Сашей спят вдвоем. Лилька, слушая его лепет, только презрительно фыркала, стряхивая пепел с сигареты.
— Миша, — холодно говорила она, — всем чихать на твои трусы, повисшие на люстре, они тут и не такое видали. А то, что девушка и юноша спят в одной постели — это как раз очень нормально. Поверь, если б ты спал один, вот тут бы пошли нехорошие разговоры.
— Какие?! — строго произнес Миша, поправляя очки, и Лилька язвительно передразнила:
— Такие! Что твой бой-френд тебя бросил, сечешь? В наше время лучше иметь под боком девушку, Миша!
И Миша сник и сдался.
Если честно, то Саше было очень неприятно, что ее молодой человек такой бесхитростный, и что им так запросто управлять. Лилька, конечно, говорила, что делает это ей на пользу, обнажает рычаги управления, но кому нужно, чтобы этими рычагами пользовались все подряд? Слушая, как Лилька воспитывает распетушившегося Мишу, Саша испытала некое чувство досады и даже — о ужас! — злости, совершенно неблагодарно подумав, что себе-то Лилька выбрала в ухажеры отнюдь не краснеющего ботана. Впрочем, и этому Саша тотчас нашла объяснение. У Лильки обычные серые ясные глаза, безо всяких изъянов, а у Саши — гетерохромия. Один глаз с яркой карей радужкой, второй — голубой. Люди, впервые ее увидевшие, раскрывали в удивлении рот и таращились как на чудо морское. Лилька уверяла, что они просто удивляются. Но Саша, мучительно багровея под любопытными взглядами, была уверена, что люди таращатся на ее уродство. Еще в школе мальчишки постарались, привили ей чувство ущербности, дразня то светофором, то светомузыкой. Линзы немного помогли исправить ситуацию, но долго Саша носить их не могла — глаза начинали слезиться, жутко чесались, краснели, и Саша, помучившись, отказалась от них. И ничто не помогало исправить самооценкку, вколоченную в голову многочисленными доброжелателями — ни фитнес с доведением своих форм до идеальных, ни уверения парикмахеров в том, что ее волосы просто мечта каждой женщины, густые и здоровые, ни комплиенты коллег… Глядя на себя в зеркало каждое утро, Саша видела одно и то же — приятную молодую девушку с тонкими чертами лица, но с отчаянно разными глазами. Ей казалось, что карий глаз слишком яркий, а голубой — чересчур светлый, и от этого она выглядит скоре как одноглазая. В отчаянии она надевала линзы, но ее хватало лишь на полдня, и она, измучившись от зуда, снова их снимала и прятала взгляд ото всех, низко склонясь над работой — от клиентов, от коллег, подшучивающих над ней, от самой себя, стараясь лишний раз в зеркало не смотреть.