Улочка кончилась, и перед ними открылась широкая поляна с мелким прудом в центре. Решетников критически оглядел его. Посреди пруда торчала одинокая фигура рыбака. Вода доходила ему до середины сапога.
— Рыба-то в этом лягушатнике водится? — спросил Решетников.
— Не знаю, — пожал плечами Салин.
— М-да. Рыбалка для русского человека — не промысел прокорма ради, а путь просветления. Полный дзен, так сказать. Особливо если греться водочкой. Кстати, о ней, поганой, но любимой.
Решетников повернул направо, к березнячку, откуда исходил шашлычный аромат.
В парке при пруде с лета работал магазинчик, открытый приезжим кавказцем. Чего не отнять у горцев, так это умения обустраиваться на новом месте и возводить прием пищи до соответствующего уровня эстетики. Магазинчик хозяин обнес частоколом из тонких ольховых прутьев, в образовавшемся дворике расставил деревянные столы под навесами, выложил мангал и посыпал дорожки мелким гравием. Местным нововведение понравилось. Шашлык был отменный, и цена не кусалась. Все лето под навесами шумели импровизированные застолья. С приходом осени публики поубавилось, но хозяин исправно зажигал огонь в мангале, наполняя окрестности будоражащим аппетит ароматным дымком. Лучшей рекламы придумать было невозможно. Долгожители, те, кто решил жить до слякоти и холодных дождей, по привычке раз-другой в неделю заглядывали «на дымок».
Салин догадался, что Решетников увел его подальше от дома, забитого нагрянувшей из Еревана родней жены, неспроста. И когда увидел Владислава, мелькнувшего в воротцах этого ресторанчика под открытым небом, убедился, что догадка оказалась верной. Предстоял приватный разговор на чрезвычайно серьезную тему. Ничем иным присутствие телохранителя и мастера тихо улаживать острые проблемы объяснить было нельзя.
Владислав служил их Организации преданно до самозабвения, унаследовав должность от отца. Ему давно уже перевалило за пятый десяток, но он был по-военному подтянут и привычно насторожен, как хорошо натасканный доберман.
— Добрый день, Виктор Николаевич, — первым поздоровался Владислав. И сразу же обратился к Решетникову: — Павел Степанович, все готово.
Можно было быть уверенным: каждый кусок мяса он отобрал лично и бдительно следил за каждым движением повара. А также незаметно обшарил все на предмет жучков и прочей малоприятной техники.
— Вот и ладненько. Никому не помешаем?
— Пока посетителей нет.
— Замечательно.
Решетников пропустил Салина вперед, незаметно смазав взглядом противоположный берег пруда. Там на невысоком холмике стояли скамейки. Одну из них облюбовала пара в дачно-камуфляжном наряде. О чем-то беседовали, дымя сигаретами. Кивок Владислава подтвердил: это его люди взяли округу под плотный контроль.
Салин тем временем устроился за столом. На вид и по запаху шашлык удался. Зелень на пластиковой тарелке была тщательно отобрана и вымыта. Два пластмассовых стаканчика белели как накрахмаленные.
Все вышло, как хотел Решетников, по-дачному, на скорую руку, но с любовью. Вот только вино выпадало из общего ряда. Не краснуха, купленная здесь же в магазинчике, а хорошее французское «шато» пятилетней выдержки. Очевидно, Решетников захватил бутылку с собой, заранее готовясь к встрече. «Что ж, знак внимания и признак профессионализма», — не без удовольствия отметил Салин. Коньяк он предпочитал армянский, а вина любил французские. Кому надо, это знали.
— Ну, приступим!
Решетников уселся напротив, повозился, удобнее устраивая зад на сиденье из толстых жердей. С энтузиазмом потер ладони и сразу же потянулся к бутылке.
— Не против, Виктор Николаевич?
— Только — за.
Салин подставил стакан под рубиновую струю вина. Скрыл удивление, когда заметил, что Решетников налил всего на два пальца, столько же небрежно плеснул себе. Напарник, хоть и вечно играл в простачка, эдакого парня из народа, светским манерам был обучен не хуже самого Салина, впитавшего их с детства.
— На Кавказе мне бы за такое оторвали язык и вышвырнули из-за стола, но больше молчать не могу, — скороговоркой пробормотал Решетников, глядя в свой стакан. — К черту традиции. Сначала о деле.
— Ну кто нас упрекнет, если мы решим немного поболтать о делах, — приободрил партнера Салин. Решетников поморщился.
— Короче, Виктор Николаевич, Дедал наш отлетался. В прямом и переносном смысле. Так что за упокой души раба Божьего Мещерякова В.К. — Не чокаясь, Решетников с размаху опрокинул в рот вино. «Не зря все бросил и примчался, но тянул с информацией напрасно. Себя извел и меня ошарашил», — подумал о друге и партнере Салин.
Салин сначала покачал в пальцах рубиновую жидкость, потом цедящими глотками втянул в рот, посмаковал образовавшуюся горечь и лишь затем сглотнул. Прикрыл глаза, вспоминая Мещерякова…
Псевдоним «Дедал» прилепил Мещерякову Решетников. Была у напарника склонность демонстрировать эрудицию в узком кругу соратников. Кадровую двухходовку он окрестил «Дедал и Икар» в память о первых воздухоплавателях Греции. Проходила она в два приема.
На первом этапе после тщательного изучения вероятному кандидату на сотрудничество с Организацией устраивался карьерный взлет. Подхваченный неведомой силой, он воспарял к самому солнцу, совсем как Икар. И как Икар же, едва познав опьянение полетом, сваливался в крутой штопор. Стоило только подыграть заходящимся от зависти коллегам, чуть-чуть подредактировать слухи и запустить припасенный компромат, намекнуть на недовольство высокого начальства, организовать мелкие семейные неприятности — и, глядишь, бывший небожитель уже размазан по земле. Так и поступали, если неофит не выдерживал давления, дергался.
Если выяснялось, что характер у него необходимой твердости, что позволяло работать с ним на перспективу, наступал этап «Дедал». В самый последний момент, когда сломанные крылья уже были готовы крестом распластаться по земле, неведомая сила вновь подхватывала кандидата и возносила его в недосягаемые выси, откуда он уже никогда не возвращался. Смертным нужны Икары как пример для подражания, а боги Олимпа привечают Дедалов, тихих гениев, чурающихся солнца публичной славы.
Мещерякова они подобрали сорокапятилетним научным сотрудником без степени. По армейской табели о рангах должность соответствовала капитанской, иначе говоря — полная безнадега, излет карьеры, остается только пить и критиковать социализм.
Взвесив все за и против, подбросили к солнцу: публикация в специализированном журнале, защита кандидатской «на ура», поездка на международный конгресс парапсихологов, собственная тема в научном плане НИИ, в перспективе — должность завлаба.
Как только Икар затрепетал крылышками, его прицельно срезали влет.
Новую статью разгромили на редсовете, «первый отдел» придрался к какой-то мелочи в анкете, и командировку в Индию пришлось отложить на неопределенный срок. Многоопытное начальство НИИ, учуяв смену ветра, не стало дожидаться руководящих указаний, и тему Мещерякова со смаком вычеркнули из планов на будущий год. Мелкая научная шваль тут же принялась пинать и щипать коллегу, мстя за краткий миг удачи, доставшейся не им.
И весьма примечательно, что Салину с Решетниковым для активных мероприятий по этапу «Икар» не пришлось никому угрожать, ничьих рук не выкручивали, никого ни о чем не просили. Так, пару раз через общих знакомых замолвили словечко или многозначительно кивнули. Все от восхваления до избиения мужи науки проделали сами по собственному желанию и ко всеобщему удовольствию. Даже несколько перестарались, в такой раж вошли.
В родном НИИ Мещерякова заклевали настолько, что до окончательного уничтожения оставался, казалось, один шаг. И все уже к нему шло: партком, профком и научный совет единогласно утвердили кандидатуру Мещерякова представителем института в подшефном колхозе. Жить ему там предстояло с начала лета до поздней осени, встречая, размещая и провожая сменные бригады ученых, мобилизованных на битву за урожай. Кирзовые сапоги, телогрейка, самогон с тоски… К ноябрьским праздникам от ученого Мещерякова осталась бы одна трудовая книжка в отделе кадров. А такого и под сокращение подвести — раз плюнуть.