— Мира, Мира, ты жива, любимая…
Схватил меня, посадил к себе на колени, обнял, внимательно посмотрел на меня, я утонула в этих любимых глазах. Отстранил чуть, взял за плечи, встряхнул:
— Ты чуть не умерла, засранка! Испугала меня! — Снова встряхнул, я довольно клацнула зубами, хватит уже трясти, давай целуй, — А я говорил, чтобы к целителю шла! — Обнял, поцеловал, — отшлепать бы тебя Госпожа…
Посмотрел на меня с подозрением, поцеловал лоб, прищурился:
— У тебя опять жар! Надо срочно целителя!
Ну вот сейчас опять убежит.
— Нет, нет, мне хорошо, ты такой прохладный, мне с тобой лучше всего, — шепчу, чтобы не испугать ардорца своими немелодичными хрипами, — он мне опять чего-то вонючее в горло вольет, не хочу, — чувствую глаза наливаются слезами, хватаюсь за Рема, не отпущу…
Ну когда меня слушался мой раб, моя слабая хватка разжата, осторожно положил меня на кровать, открыл дверь, зычным голосом позвал лекаря, переполошив пол-лагеря: — «да что же он паникер то такой?»
Приход и уход лекаря я пропустила. Я лежала и держала руку моего мужчины, вся сконцентрировавшись на том, чтобы не отпустить его.
— Мира пей,
Ободок чашки придвинулся к моим губам, и я пришла в себя настолько, что смогла попить и даже ничего не пролила. Рука на мгновение прижалась к моему лбу и убралась. Комментариев не последовало. Рем сел рядом со мной на пол, уступая сонливости и неимоверной усталости, я опустилась на подушку, прижалась к нему и не шевелилась, самозабвенно преданная, умиротворенная, а он склонился над мной и говорил, говорил…
Я проснулась, тотчас осознав, что лежу на белых полотняных простынях, слышу стук падающих на крышу экипажа капель дождя и ощущаю теплый запах тела Рема, смешивающийся с прохладным свежим воздухом, проникающим через щель окна надо мной.
Самого Рема в карете не было; это, я поняла, даже не протягивая руки и не открывая глаз. А когда поблизости раздался негромкий, будто кто — то старался двигаться потише, звук, я повернула голову на подушке в ту сторону и открыла глаза.
Помещение кареты было наполнено серым светом, который вымывал краски из всего, оставляя лишь бледные очертания фигуры, явственно видимой в полумраке. Я присмотрелась. Женщина, судя по одеянию, знатная.
— Здравствуйте, милочка, вы проснулись! Бедненькая моя крошечка, так болеть, так болеть! Мы уж думали потеряем вас.
Это было милая дама средних лет, кругленькая, аккуратненькая. Она представилась мне баронессой Эмилией Ванж. По-детски краснощекое лицо баронессы было открытым и ясным. Она суетилась вокруг меня, дала напиться, помогла приподняться на подушках и при этом она не останавливала свою болтовню ни на секунду, как будто мое пробуждение задействовало какую-то скрытую пружину в ней. Новости, сплетни выливались на меня безостановочным журчащим потоком. Это еще я льстила себе, что много говорю! Я раздавлена и уничтожена! Как ни странно, слушая ее болтовню, я почувствовала некоторое облегчение: слабость в теле уходила вместе с хаосом и разорванностью сознания. Отсутствие Рема, как, впрочем, и ожидалось, давалось мне нелегко.
За следующие десять минут я узнала подробное жизнеописание баронессы Ванж, историю ее брака, краткое описание жизни ее мужа, который де большой начальник в Ардоре и ждет ее там. А сама она счастливая обладательница раба миррийца — такого горячего мужчины, что аж жуть, причмокивала баронесса. Оказывается я болела пневмонией и лежала в горячке шесть дней, и даже уже почти умирала, и так ей жалко было меня, душечку. А раб у меня ужасный и дикий, да еще и хам.
— Видели бы вы, дорогая маркиза Антуанетта (так я представилась баронессе), что он устроил в первый же день! Раскидал всех солдат, чуть не устроил бунт рабов, так все ему помогали, солдаты уже думали, что в лес побежит, а он сюда, в самую гущу, да вопит и орет, что его госпоже плохо, что вы без сознания одна в карете.
— Ну, получается, что он меня спас?
— Получается так, — вздохнула баронесса, — но сколько он носов переломал по пути…
— Его не били?
— Да нет, — вздохнула она, — так, помяли ему бока чуть, это же ваше имущество, он ворвался сюда с бешенными глазами, поднял на ноги все небо и ад в придачу, требуя целителя для вас. А угомонился и позволил себя поймать и сковать, только когда начальник обоза привел лекаря. А в течение всех этих дней, что вы провели в беспамятстве своими стенаниями и беспокойством достал всех так, что целитель сам ходил к нему каждый день и докладывал о состоянии вашего здоровья.