Гитлер мог выступать в защиту восточных земель как жизненного пространства для немецкого народа, а Гиммлер мог вещать об исторической роли Германии как защитного бастиона Европы против азиатского варварства. Единственной исторической истиной, которую подтвердили действия Гитлера, стал факт, что отношения Германии с ее восточным соседом всегда были продиктованы конъюнктурной необходимостью. Например, в 1812 г. немцы разорвали свой союз с Наполеоном, чье бегство из Москвы побудило прусского короля встретиться с царем в Тауроггене. (Русско-прусское соглашение в Тауроггене было подписано (без ведома прусского короля Фридриха-Вильгельма III) командиром прусского корпуса, воевавшего на стороне Наполеона, генералом Йорком. В соответствии с этим соглашением, войска прусского корпуса объявляли нейтралитет (позволявший русским активно преследовать в Восточной Пруссии разбитые наполеоновские войска), а в самой Пруссии развернулось национально-освободительное движение, заставившее и самого прусского короля разорвать союз с Францией и начать с ней войну на стороне России. — Ред.) С тех пор дух Тауроггена еще не раз был востребован, в частности, в 1922 и 1939 гг. Связи между прусской и имперской русской военной кастой были откровенными, и их было нетрудно возобновить в любое время, обращая при этом внимание на то, что Красная армия являлась наименее революционной частью советской системы. Презрение Гитлера к славянам, с другой стороны, было вовсе не прусским и не военным, а типично австрийским и при этом присущим нижнему среднему классу — некая форма агрессивного шовинизма, вызванная уступками, которые сделала катившаяся к закату монархия Габсбургов своим славянским подданным (благодаря которым империя устояла во время революции 1818–1849 гг. — Ред.). Оно не разделялось прусским классом землевладельцев, который сформировал спинной хребет германского офицерского корпуса. Фактором, который мог сделать генералов более сговорчивыми в отношении гитлеровских планов вторжения, являлась вера в то, что внутри сталинского военного руководства существует некая прогерманская мятежная фракция. Хоть и не стоит принимать всерьез «признания», сделанные на открытом судебном процессе семи военачальников, которых судили в 1937 г., тем не менее эти военные имели связи с германским верховным командованием в дни протоколов Секта — Тухачевского, и их обвинили в стремлении заполучить германскую помощь. Считалось, что по крайней мере два командующих армиями Сталина в 1941 г. — Толбухин и Рокоссовский — были посажены в тюрьму во время процессов и впоследствии амнистированы.
Воздействие московских процессов над изменниками родины на германское Верховное командование объясняет не только готовность генералов вступить в авантюру вместе с Гитлером, но также и готовность многих из них воспринять русского солдата как союзника, когда они сойдутся в затяжной войне. Хотя генерал Власов попал в руки немцев только в июле 1942 г., эксперты в германской военной бюрократии, родившиеся в России, уже мечтали о таком человеке еще до того, как война началась. Ходили слухи о контрреволюционных наклонностях того или этого советского маршала. В Берлине военные остполитики поддерживали особенно захудалую политическую группу русских эмигрантов — партию солидаристов, или НТС, Виктора Байдакова, которые создали свою программу по образцу национал-социализма. Люди в НТС ожидали национального «мессию», русского Наполеона, и каждый взятый в плен советский генерал оценивался, как далай-лама, на предмет наличия магических знаков.
В июне 1943 г., когда все еще существовали какие-то надежды на победу на Востоке, Кейтель настоятельно посоветовал Гитлеру прекратить всякие действия в связи с Русской освободительной армией. Власова «отложили на полку» примерно на пятнадцать месяцев, а добровольцы, которые могли бы служить под его командой, были разбросаны на Западном и Балканском фронтах. Это была полная победа для австрийца Гитлера и баварцев Бормана, Гиммлера и Альфреда Йодля над типичным проявлением прусской военной мысли. До нашего времени сохранилось мнение Гитлера, которое он высказывал 8 июня и 1 июля 1943 г. Однако ясно, что Гитлер не чувствовал уверенности. Для человека, который два года назад говорил об искоренении всего русского политического руководства, этот язык был однозначно умеренным. Надо также отметить, что до покушения на себя Гитлер не трогал своих родившихся в России остполитиков. В стране, где гестапо забивало концентрационные лагеря слушателями английских радиопередач или ворчунами в трамваях, остполитики распространяли свои записки, нападавшие на самое высокое руководство, в сотнях копий, и самое худшее, что им доставалось, — временное лишение права на частную жизнь.